Она и сейчас в России, продолжает заниматься защитой прав человека, в том числе похищенных украинцев в российских тюрьмах и тех, кого преследуют по политическим мотивам. Под «нашими» Лена подразумевала адвокатов, под «вашими» — журналистов. Разговор состоялся как раз после того, как в Москве задержали, но из-за общественного резонанса, скандала и протестов, поднятых журналистами, очень скоро отпустили журналиста «Медузы» Ивана Голунова.

Я хорошо запомнила этот разговор и часто мысленно к нему возвращалась, но мне не приходили в голову ни ответы, ни аргументы. Я смотрела на адвокатов, которые ловко вынимали из памяти пункты статей и кодексов, и думала: «Как же можно все это запомнить? И какое же, наверное, чувство безопасности дает такое знание законов и прав». Я смотрела на них и видела в них защитников, которые ожидают встречи с подзащитным целый день, сидя в холодном помещении СИЗО, которые встают в 6 утра в любую погоду, потому что к их подзащитному нагрянули с обыском, которые проводят за работой с документами дни, а иногда и ночи, потому что от этой работы зависит свобода и жизнь человека. Я смотрела, как они недели напролет изучают документы, добиваясь экспертиз и допросов свидетелей, работают с подзащитным. Я смотрела, как много невидимой для нас, журналистов, а иногда и для самих подзащитных работы они делают. На поверхности для нас лежат лишь комментарии в СМИ и решение суда. И это даже не верхушка айсберга, а песчинка.

Я смотрела на людей, которые защищали других, на людей, которые казались мне очень сильными и в то же время невозможно хрупкими. И думала над тем, что сказала Лена.

13 октября 2023 года в России арестовали адвокатов Вадима Кобзева, Игоря Сергунина и Алексея Липцера — они защищали оппозиционного политика Алексея Навального, который находится в заключении с 2021 года и приговорен судом к 19 годам колонии особого режима. Его адвокатов обвиняют в «участии в экстремистском сообществе» (ч. 2 ст. 282.1 УК РФ). И адвокатам не помогли никакие знания и умения. Просто потому что бой с российскими силовиками всегда неравный и никакого fair play не существует. Адвокатов арестовали буквально за то, что они защищают неугодного власти.

В социальных сетях можно увидеть высказывания в их поддержку — в том числе от их коллег. О них говорили и возмущались происходящим в десятках эфиров. Но никаких протестов уже не было. Как не было и никакой реакции со стороны правоохранителей или власти на это скромное, по нашим временам, возмущение.

А ровно через 10 дней, 23 октября, суд в Татарстане арестовал редактора татаро-башкирской службы Радио Свобода. И снова то же самое — ничего. Нет, конечно, мы все снова написали возмущенные посты в соцсетях и выразили абсолютное несогласие со случившимся. Но это уже никакого эффекта на людей, «принимающих судьбоносные решения», возыметь не могло.

Возможно, большой протест в обоих случаях мог бы изменить расстановку сил. А мог бы, конечно, и не изменить ничего. Но мы этого уже не узнаем. Большие протесты в России — а именно они пусть и нечасто, но все же иногда становились поводом для смягчения участи арестованных и задержанных по политическим мотивам — прекратились после начала войны России в Украине. Потому что с тех пор любой протест почти гарантированно стал означать уголовное преследование. А еще потому, что те, кто мог бы организовать протест, и многие из тех, кто мог бы на него пойти, уехали из России.

Не стало протеста — силы, которая далеко не всегда была результативной, но всегда нервировала провластных политиков; силы, которую хвалила моя знакомая адвокат. И это, конечно, уже не новость. Прошло полтора года с начала войны и с начала глубокого сна, в котором оказалась вся политическая и общественная деятельность в России. А я по-прежнему мысленно возвращаюсь к словам адвоката: «Если бы мы были, как вы». Теперь приходится поставить горькую точку: нет больше никаких различий в реакциях и судьбах. Но намного важнее другое.

Журналист, выходивший на протест или просто честно делавший свою работу, рисковал в путинской России всегда. В то же время он знал, что у него есть защитники — независимые адвокаты. Естественно, это никогда не было гарантией справедливого суда. Но это давало хоть какое-то ощущение того, что кто-то будет тебя защищать — пусть и в борьбе с системой, которую удается победить крайне редко.

С самими же адвокатами дело обстоит куда сложнее. Заступиться за них в случае их преследования, конечно, могут другие адвокаты. А вот адвокатская коллегия может не поддержать и даже исключить и оказавшегося за решеткой, и того, кто за него заступится — например, если будет такое распоряжение «сверху». Адвоката могут лишить статуса, если Адвокатская палата решит, что он нарушил закон об адвокатуре или пренебрег адвокатской этикой. Поводом для такого решения может стать, как показывает практика, что угодно: жалоба из ФСБ (за это в Адыгее лишили статуса адвоката Аскербия Ахагова), критика в адрес Путина (это стало одной из причин лишения статуса адвоката Ильи Новикова — его высказывание о Путине посчитали несоблюдением адвокатской этики: «Единственный язык, на котором можно говорить с Путиным, это взрывы там на всяких складах российских под Белгородом, под Пермью. Всякие мосты, которые обрушились внезапно, всякие корабли, которые потонули»), критика Минюста (адвоката Михаила Беньяша лишили статуса за посты в Телеграме, в которых он прокомментировал свое внесение в российский реестр иноагентов: «Идиоты из Минюста решили меня самую малость заклеймить»). А еще статуса могут лишить по жалобе от следователей и еще по сотне причин.

И если раньше только намекали, что у адвоката могут начаться проблемы (и они начинались, но причины всегда назывались какие-нибудь косвенные) из-за того, что он защищает неугодного силовикам или власти политика, то после ареста трех адвокатов Навального по делу об экстремизме, которое, возможно, было выделено из дела самого Навального, об этом можно говорить как о разблокированной государством опции — сажать неугодных, а затем сажать тех, кто смеет их защищать.

Так что ответ на горькую фразу Лены, сказанную три-четыре года назад, я нашла только сейчас. Нет на самом деле никакого различия между «вашими» и «нашими»: нет разницы в стремлении к справедливости, в стремлении помогать и защищать, в стремлении докопаться до правды и доказать ее. Разница тут только в технологии работы над этим.

И еще одна важная разница. После начала войны большая часть независимых журналистов уехала из России, опасаясь преследований — и, как показывает практика, правильно сделала, так бы все и было, так все и есть. Большая же часть адвокатов, которых я знаю, находятся сейчас в России.

«Лена, вы не думаете уехать в Европу?» — спрашиваю я стабильно раз в несколько месяцев. «Света, что вы, на кого же я подзащитных оставлю? Пока можем, будем работать тут», — каждый раз отвечает Лена. И тогда я думаю, что, может, и хорошо, что «ваши» не такие, как «наши». Иначе кто бы тогда сегодня сидел на холодной скамейке в СИЗО и ждал встречи с подзащитным, срывался бы на обыск и доказывал судьям, прокурорам и следователям и так очевидные вещи? Кто бы тогда нас защищал?