— Наш с вами разговор происходит в те дни, когда Одесса, город вашего детства и юности, каждый день подвергается российским ракетным обстрелам. Трудно при этом предаваться элегическим воспоминаниям. Но, судя по рассказам вашей книги «Все, что помню», как раз одесские воспоминания должны оказаться для вас опорой. Что вспоминается сейчас особенно часто? Легендарный двор дома работников театра и кино на Французском бульваре? Одесская киностудия?

— Сегодня Одесса для меня — это ежедневная боль, тревога, временами ярость, что не могу ничем помочь, кроме денег близким людям или организациям, оказывающим помощь пострадавшим. Частенько думаю о том, что, слава Богу, мама не дожила до войны. А я вот дожила, и до сих пор это кажется дурным сном. А в хороших снах о детстве моя Одесса и двор на Французском бульваре живут мирной жизнью, которую нарушают разве что войны соседок по коммунальным квартирам. В снах часто вижу море, бульвар в цветущих акациях и Одесскую киностудию, которая была вторым домом. Вся семья работала там: дед восстанавливал киностудию после войны, а потом трудился на ней киномехаником, мама — монтажер таких известных картин, как «Приключения Электроника» и «Чародеи», папа — сценарист, а я редактор, тоже подавшийся во время перестройки в сценаристы. Книга «Все, что помню» была написана до войны. В ней нет боли и страха, только ностальгические воспоминания, которые стали отправной точкой для многих рассказов. Это соединение документальной прозы с художественной — особенность книги да и моей жизни сейчас. Есть факт, событие и есть нечто произрастающее из него. Желание убежать из печальной действительности в мир выдуманный или тот, которого больше нет, который разрушен войной. Увы, я даже не смогла приехать в Одессу на презентацию книги во Всемирном Клубе Одесситов. Смотрела онлайн трансляцию и плакала. Ее вел легендарный для Одессы человек — журналист, писатель Евгений Голубовский. В прошлом году он умер, и прервались его дневники войны, которые мы публиковали в журнале «Новый Свет». Его знаменитое: «Живем дальше…» в конце каждого описанного дня давало надежду. Стало ли ее меньше? Нет. Меньше уверенности в том, что это закончится скоро.

— Действие этой книги происходит в 90-е годы, о которых большинство жителей бывшего СССР вспоминают с ужасом. Вы же написали, что это было дивное время для кино. Из-за ощущения свободы, без которого нет творчества?

— Да, конечно, для кино открылись небывалые возможности — сбросить ярмо цензуры всяческих Госкино и Госкомитетов. Рынок определял все. Мы, правда, еще не понимали, как власть денег и тех, кто ими владеет, может повлиять на качество. Никогда не забуду, как знаменитая Кира Муратова, которая ох как ненавидела цензуру, сказала на одном из худсоветов, что мы еще будем вспоминать добрым словом прежние времена, когда «мальчики в малиновых пиджаках» станут нам навязывать свои вкусы и пристрастия. Так оно вскоре и случилось. Поднялась волна «коммерческого кинематографа». Имела несчастье работать с такими «продюсерами», которые явно были связаны с криминалом. Они на ходу придумывали идиотские сюжеты, в которых главным героем оказывался изворотливый преступник и никто его не мог повязать… Но мне новое устройство жизни кинематографа помогло реализовать несколько собственных идей. Сценарий фильма «Дикая любовь», в котором идея и сюжет мои, писался в соавторстве с Юрием Коротковым. И это был прорыв. Когда-то редактор не мог помыслить стать автором — использование служебного положения! А теперь — пожалуйста, хоть сам пиши… Я набралась смелости, и за драмой последовала музыкальная комедия «Зефир в шоколаде». Этот жанр особенно меня привлекал, я ведь музыкант и сначала работала на Одесской киностудии музыкальным редактором. Эти фильмы делали известные режиссеры Вилен Новак и Александр Павловский. Александр Ильич Павловский умер несколько лет назад, и наша с ним идея сериала по моему кинороману «Тайный знак» так и не была реализована.

— Кроме Одессы со всеми ее волшебными составляющими жизнь подарила вам еще одно яркое явление, которое вы назвали «славный питерский андеграунд». Как он появился в вашей биографии?

— Питер появился, как волшебная сказка. Меня, как подающую надежды музыкантшу, привезли показать чудесному педагогу Ирэне Ясногородской (Орлов), которая в рекордные сроки должна была подготовить меня к поступлению в музыкальное училище. После практически самодеятельности в музыкальной школе при Доме офицеров я была абсолютно не готова, а Ирэна как раз любила такие случаи. Она меня окунула с головой не только в музыку, но и в свое окружение, которое как раз и было тем самым «питерским андеграундом». По большому счету, все эти фамилии — Аронзон, Бродский, Михнов, Рухин, Зверев — были для меня, одесской девочки, пустым звуком. Но что-то открылось в сознании от их стихов, картин… Вернувшись в Одессу после Питера, я стала другой. И первое, что начала делать — помогать в распространении самиздата. В Питере получила хорошую школу, когда «„Эрика“ берет четыре копии». За это могла крепко поплатиться. Но пронесло, хотя беседу в «конторе» запомнила навсегда. Они ничего не нашли в доме, это и спасло.

— Жизнь питерской богемы, надо полагать, отличалась от одесской. Какое отличие кажется вам самым существенным?

— О каких «богемах» может идти речь, когда мы все жили в «совке»? Просто питерские были свободнее. Моя одесская семья ужасалась изменениям, произошедшим в сознании их покладистой Аленки. Слушает она теперь каких-то Махавишн и Сантану, носит длинную юбку-спираль, распускает волосы, надевает на лоб повязку и в таком виде бежит босиком на пляж. Трамваи звенят, бабки чертыхаются… А самое главное, заявляет, что в этой стране, где все построено на лжи, она жить не будет, и собирается сбежать в Америку. В Америку не получилось, а вот в Канаду в девяностых я уехала.

— Вы уехали с немаленьким багажом двух своих жизней, одесской и питерской. Помог вам этот багаж? Или помешал?

— Весь багаж пригодился, но только после того, как я решила, что собираюсь делать. А собиралась я реставрировать ту яркую тусовочную жизнь, которую оставила в Одессе. Первым делом — не замыкаться только на первой профессии преподавателя музыки. Она оказалась очень полезной в материальном плане. Но еще я писала тогда свой кинороман. И пока его писала, было ощущение, что вернулась на киностудию, что опять работаю в кино… На самом деле, жизнь в Канаде заставила трезво взглянуть на вещи. В кино меня никто тут ждал. Правда, попытка написать сценарий для местного режиссера закончилась неплохо — мы получили грант на продолжение работы. Но фильм так и не вышел.

— И тогда вы стали писать прозу?

— Если бы не давняя дружба с Людмилой Улицкой, которая, почувствовав мою хандру, заставила сесть и писать хоть что-нибудь, хоть дневники, хоть фиксировать буковками поток сознания, этого не произошло бы. Но с ее «пинка» я начала писать рассказы. И это меня тут спасло. Их набралось на книгу. В тяжелый для меня период жизни, который мог закончиться совсем уж печально, испугалась, что надо бы книгу кому-то показать и попробовать издать. Так появилась в моей жизни литагент из Москвы Ирина Горюнова. Она как раз и предложила меня издательству «Эксмо». Совершенно неожиданно из одной книги выросли две: «К чему снились яблоки Марине» и «Дуэт для одиночества».

— То есть у вас началась новая жизнь?

— Да, началась новая писательская жизнь. Я стала ездить в Москву. Там познакомилась с потрясающим человеком Натальей Семиной, которая предложила мне подумать о чем-то большом, вроде фестиваля российского кино в Торонто. К писательской присоединилась киношная жизнь. И я поняла, что моя «реставрация» прежнего образа жизни вполне удалась.

— А что кажется вам главным в вашем канадском опыте?

— Выработался навык максимальной вовлеченности в происходящее — быть в потоке информации, общений, связей. Никогда не останавливаться. Если что-то не получается, пробовать новое. Канада — страна multicultural. Это специфика ее, в отличие от США, где действует принцип плавильного котла. Мы остаемся тут теми, кем были до приезда — можем быть привержены своим культурным традициям. В Торонто проходило много этнических кинофестивалей, не было только русского. Вот этот пробел мы — я как программный директор и наша команда — решили закрыть. Появился TRFF — Toronto Russian Film Festival.

— Что вы относите к значительным явлениям этого фестиваля?

— То, что на просмотры фильмов (они шли с английскими субтитрами) в зал приходили канадцы и задавали потом очень непростые вопросы. Особенно их заинтересовал фильм Владимира Мирзоева «Борис Годунов». А показ «Легенды № 17» не прошел без острых моментов и даже некоторой напряженности со стороны канадских хоккеистов. Мы гордимся, что были первыми, кто показал фильм «Интимные места» режиссеров Алексея Чупова и Натальи Меркуловой. Да много чего еще можно вспомнить. Например, как радовались канадские байкеры появлению Гарика Сукачева — он привозил фильм «Дети солнца»… Была другая жизнь и другие времена. Кто знал тогда, что через десять лет фамилии некоторых деятелей и актеров будет неприятно произносить…

— Что этого кинофестиваля нет сейчас, понятно. Но ведь он закрылся не в 2022 году?

— Закрылся он в 2014 году по понятным причинам. Канада осудила аннексию Крыма. Нам тоже расхотелось работать на российский кинематограф, популяризируя его тут.

— Еще одно чудесное ваше канадское детище — международный литературный журнал «Новый Свет». Зачем он вам понадобился?

— Хороший вопрос. Я действительно задавала его себе, когда в 2013 году меня уговаривали в посольстве РФ возглавить такой журнал. Он должен был стать на тот момент единственным в Канаде именно литературным русскоязычным журналом. Мне прежде всего не нравилось, что инициатива шла извне и сверху. С чего вдруг?

— И как вы себе это объясняли?

— Конечно, я понимала желание чиновников создать побольше площадок, объединяющих русскоязычное комьюнити. А оно, надо сказать, росло. Уже тогда в Торонто насчитывалось около двухсот тысяч русскоговорящих. Обещали в посольстве много всего — финансирование, рекламодателей, большой тираж, журнал на бортах российских авиалиний. Единственное, что меня в этом деле смогло успокоить, — невмешательство в контент, хотя это оказалось не совсем так. А главное, что я смогу реально помочь писателям и поэтам, живущим в Канаде и Северной Америке, наладить связи с литературным миром России, поделиться своими связями с литературными агентами, издательствами, поскольку уже стали выходить одна за другой мои книги там. Первый номер официально вышел в конце 2013 года большим тиражом. Он действительно появился в VIP-lounge «Аэрофлота». К нам приезжал Театр Вахтангова — увидев в аэропорту наш журнал, они забрали все, что лежало на полках, и увезли домой. Было очень приятно. Казалось, что все не зря, что правильно было возглавить «Новый Свет». А в марте 2014 года, после аннексии Крыма, я заявила о своем уходе из журнала. Моя команда тоже не хотела продолжать работу под крышей посольства РФ.

— Но журнал не закрылся?

— Мы решили продолжать наше дело, но уже абсолютно на волонтерских началах. Что и делаем до сих пор. Правильность такого решения я оценила в феврале 2024 года, когда наш журнал одним из первых начал публиковать «Дневники войны» писателей, поэтов и просто людей, живущих в Украине и под обстрелами пишущих эти дневники. В прошлом году «Новому Свету» исполнилось десять лет. В нем появилась премия имени Эрнеста Хемингуэя, потому что молодой Хемингуэй начинал свой творческий путь в канадской газете Toronto Star. Тем самым мы хотим сказать, что у наших лауреатов тоже есть шанс дойти до Нобеля!

— То, что вы пишете книги, не выглядит удивительным: созидательная сила переполняет вас так, что книг не может не быть. Они действительно пишутся от полноты чувства жизни, или причина другая?

— Мои книги не пишутся, а рождаются. Почти сами по себе. У каждой есть предыстория появления. Но основная движущая сила, которая заставляет меня убегать от повседневной суеты — это желание предаться неуемной фантазии, выпасть в другую реальность, сновидеть наяву. В них много сказочного или, если угодно, мистического. В них много страниц посвящено боли, утратам и смерти, но поразительным образом критики считали их оптимистичными. А критик Ирина Арзамасцева назвала мою прозу «таблеткой под язык». Издано семь книг, на подходе восьмая. Дай Бог, не последняя.

— Однажды вы написали: «Неизбежно в жизни человека случаются моменты, когда кажется, что за видимым существует невидимый мир — он-то и есть главный, который управляет судьбой, вторгается в повседневность, пугает, насылает морок». Трагедия войны, которую Россия ведет в Украине, выплеск темной энергии хамасовского зла, вообще, очевидное всем торжество зла, происходящее сейчас в мире, — заставляют вас вглядываться в этот невидимый мир более пристально?

— О да! Невидимый мир вторгается в то, что пишется, все сильнее. И моя проза, даже сказки, перестает быть «таблеткой под язык». Я не умею писать страшилки. Даже моя растиражированная «Страшная Маша» — когда-то публикация в журнале «Этажи» за несколько дней принесла больше трехсот тысяч прочтений — это история о добре, о девочке, которая видит, как зло в человеке открывает дверь его собственной смерти.

— А видите вы во всем происходящем, в том числе и в подсказках этого невидимого мира, что-нибудь обнадеживающее?

— Может быть, мне бы и хотелось кого-то попугать своими предчувствиями, но сегодня мы уже все крепко пуганые. Нам бы просто не потерять надежду. Самый обнадеживающий сигнал из мира невидимого — неизбежность победы света. Достаточного одной включенной лампочки, чтобы тьма мгновенно рассеялась.