В нем есть сильный образ главной героини, есть масштабная историческая фактура и есть необычное сюжетно-историческое, почти мистическое допущение. Единство всех этих составляющих настолько органично, что это делает роман Ольги Кромер незаурядным событием современной прозы и увлекательным чтением.

— Вы родились и выросли в Казани, окончили факультет прикладной математики и кибернетики Казанского университета. Писать, по собственному утверждению, вы начали поздно. А почему все-таки начали?

— Сочиняла я всегда, просто долгое время не относилась к этому серьезно, записывала редко, записи теряла. Но в 2015 году, когда мне было уже за 50, произошло некое событие в моей жизни, и я вдруг с большим опозданием осознала, что вечности в запасе у меня нет и если я не начну писать сейчас, то, скорее всего, уже не начну никогда. Я начала записывать свои истории, сначала короткие, потом длинные, потом решилась записать сюжет, к которому много лет подступалась, но никак не могла начать — историю женщины, проведшей 16 лет в сталинских лагерях.

— Это реальная история?

— Была такая дальняя родственница, рассказывать о своем лагерном опыте она категорически отказывалась, мне удалось вытащить из нее только два факта. Первый — что на портрете, висящем у нее в комнате на стене (очень необычный портрет очень необычной женщины), ее подруга, которая ей помогла выжить в лагере. Второй — что они расстались при трагических обстоятельствах, а нашлись и списались только перед самой смертью подруги. Вот из этих двух фактов и вырос «Тот город», мой первый большой роман.

— Больше тридцати лет вы живете в Израиле. А действие вашей книги «Тот город» — до того как главная героиня оказывается в лагере — происходит в предвоенном Ленинграде. Ваш роман очень крепко связан с этим городом. Чем обусловлен такой выбор места действия?

— Действие уже двух моих книг, «Тот город» и «Каждый атом», происходит в Ленинграде. Почему? Я выросла в очень скромной семье и до 17 лет практически нигде, кроме Казани, не была. После первого курса университета я попала в Ленинград, и этот первый увиденный мной европейский город с его домами, каналами, музеями, мостами ошеломил меня так, что остался любимым навсегда. Это как первая любовь — неважно, что случилось с тобой потом, ты всегда будешь ее бережно помнить. Но есть и еще одна причина. Когда в каком-нибудь провинциальном Сарайске или Будкове арестовывают и расстреливают невинных людей — это боль, страх, ужас, но это и надежда, упомянутая почти в каждом воспоминании тех времен, а я прочла сотни таких воспоминаний. Надежда, что наверху разберутся. Петербург, построенный как окно в Европу, как попытка России стать частью западной цивилизации, город, воспринимаемый советскими людьми как колыбель революции, город, названный в честь Петра, переименованный в честь Ленина — и есть это самое «наверху». Поэтому в нем ужас делается экзистенциальным, парализующим — бежать некуда, надеяться не на что. Хотя в реальной жизни именно бегство из столиц в провинцию помогало спастись. Решались на такое немногие — как мне кажется, именно в силу этого парализующего страха. Если уж в Ленинграде правды нет, то ее не найти нигде. В Сарайске и Будкове трагедия может восприниматься как местная, локальная, как личное невезение, «у нас тут плохо, а в других местах хорошо». В Ленинграде трагедия делается тотальной, всеобъемлющей, мне кажется.

— Но главный вопрос, связанный с этим произведением, конечно, не о выборе места действия. «Тот город» — роман очень большого масштаба: студия художника Павла Филонова, в которой учатся главная героиня Оля Ярмошевская и ее муж, тюрьма, ГУЛАГ, лагерный театр, горбачевская перестройка… Это было изначальным авторским намерением — создать столь широкую картину советского и постсоветского ХХ века, или фактура разрасталась по мере написания текста?

— Как я уже сказала, сначала было только два факта — лагерь и подруга. Но невозможно писать о человеке, если ты его плохо знаешь. Поэтому для всех героев моих книг я сочиняю подробные биографии, иногда расписываю буквально по дням. Что они ели-пили, на чем сидели и спали, что носили, какие книги читали, какая была погода, какие фильмы и спектакли смотрели, что о них думали, где и у кого учились. Как правило, в книги попадает только малая часть, но зато остается широкий подробный фон, время и пространство, в которых существуют мои герои. Так случилось и с «Тем городом».

— И все-таки масштаб этому роману придает не столько его историческая фактура, но и образ главной героини, Ольги Станиславовны Ярмошевской, которую близкие называют Осей. Ни одного морального компромисса, ни одного поступка, которого она могла бы стыдиться. Образ такой кристальной нравственной ясности, что он мог бы показаться схематичным, если бы не был написан с абсолютной художественной убедительностью. Можно было бы считать, что Ося получилась такой потому, что у нее есть прототип. Но вы сказали, что ваша дальняя родственница почти ничего не рассказывала вам о своей лагерной подруге… Получается, Осин образ собрался из письменных свидетельств о ГУЛАГе?

— Я выросла в очень напуганной семье. Тому были причины: мама моя была внучкой двух известных раввинов, один из которых умудрился в 1930-е годы перебраться в Израиль (родственники за границей), молодость мамина совпала с разгромом Еврейского антифашистского комитета и делом врачей. Она была напугана навсегда, и главный ее жизненный принцип был — не высовываться. Твердо шагать вдоль линии партии, без малейших отклонений. Меня эта запуганность чрезвычайно раздражала, я пыталась доказать ей, что можно жить по-другому, но получалось плохо, поскольку свобода — это не просто состояние, это еще и навык, которого у меня не было. Но во всех моих историях с тех пор обязательно присутствует персонаж, самостоятельно думающий и никогда, ни при каких обстоятельствах не идущий на компромиссы с совестью. Ося — квинтэссенция этих ощущений и размышлений, человек, которым мне хотелось бы стать. Я прочитала более 200 воспоминаний узников ГУЛАГа, чтобы понять, насколько такое поведение было возможно в те времена и в тех обстоятельствах. Возможно. Тем более что у Оси была одна очень облегчающая лагерную жизнь особенность: ей было не за кого бояться и нечего терять.

— Роман «Тот город» должен был бы стать заметным явлением не только в литературе вообще (он им стал), но и в российской литературной жизни. Однако ни литературных премий, ни дискуссии в медиа. Можно предположить, причина не только в том, что роман вышел в год полномасштабного нападения России на Украину, но и в том, что тема ГУЛАГа начала активно пересматриваться на государственном уровне. Свежеиспеченный «закон» об отмене реабилитации разных категорий жертв советских репрессий стал логичным следствием этого пересмотра. Что вы могли бы сказать о «новых нормах» людям, которые постепенно привыкают к происходящему в их стране?

— Это очень сложный вопрос. Теоретически я бы хотела сказать: не сидите, протестуйте, вас миллионы, не надо бояться. Именно это я и говорила своим друзьям и знакомым в феврале-марте 2022 года. Но начались неприятные сюрпризы: почти все мои одногруппники и одноклассники с самого начала поддержали войну, и я поняла, что страна, из которой я уезжала 30 с лишним лет назад, и сегодняшняя Россия — это абсолютно разные страны. Я не знаю и не понимаю сегодняшней России, происходящее там кажется мне фильмом ужасов, оруэлловским сценарием. Поэтому людям, которые все понимают, но в силу объективных причин не могут уехать, я говорю только одно: держитесь, а главное, берегите от этого яда детей, так или иначе у них еще есть шанс пожить в свободном мире. Тем же, кто может уехать, но не решается — уезжайте, никакие блага мира не стоят возможности открыто говорить то, что думаешь, быть самим собой.

— Да, после реакции российского большинства на полномасштабное нападение на Украину («мы защищаемся от НАТО», «не все так однозначно», «украинцы сами себя бомбят» и пр.) показалось, что Россия сошла с ума. После того, как мировая общественность отреагировала на хамасовский террор против Израиля 7 октября 2023 года, стало казаться, что с ума сошел весь мир. Как вы объясняете для себя это состояние массовой моральной слепоты?

— Современная политика стала очень секторальной. Принято считать, что только человек, принадлежащий к некоторому сектору, будь то ЛГБТ, или люди с особенностями развития, или этнические и религиозные меньшинства, способен адекватно представлять этот сектор. Оставив в стороне спорность этого предположения, смотрите, к чему оно привело. Человек, адекватно понимающий и решающий секторальные проблемы, становится — в силу этого! — политиком или профессором в университете и вынужден принимать решения и задавать тон в вопросах, далеко выходящих за рамки его компетенции. И тут срабатывают два простых человеческих качества, свойственных практически всем людям. Первый — нежелание признать собственную некомпетентность, из которого следует невозможность глубокого понимания происходящих процессов («ни к чему мне ваши факты, я и так все знаю»). Второй — инстинктивное желание поддержать того, кто кажется своим, поскольку выкрикивает похожие лозунги. Поддержать, не задумываясь (см. пункт первый). Я размышляю над проявившимися ныне тенденциями уже лет пятнадцать, но, боюсь, эти мои рассуждения не вместятся в рамки одного интервью.

— Люди в Израиле очень стойко относятся ко злу и безумию, которое их окружает, и умеют этому противостоять. Складывается впечатление, что одним из видов вашего авторского противостояния являются книги для детей. О чем они? Почему появились?

— Современная детская литература очень прикладная. Книга на случай появления младшего брата или сестры. На случай развода родителей. На случай смерти бабушки. Котенок идет в школу. Львенок ищет друга. Червячок заболел. Я не говорю, что это плохо, но мне это скучно. Мне старомодно кажется, что художественная книга не может быть инструкцией к действию, что настоящая литература не создается в тренде, что нельзя писать о том, что модно — только о том, что тебе, лично тебе интересно и важно. Для меня лучший детский писатель всех времен и народов — Андерсен. Сегодня Андерсена считают недетским, принято ограждать детей от всяких неприятных знаний и ощущений. Я абсолютно с этим не согласна. Мне кажется, дети, не наученные с самого раннего детства сопереживать, сострадать, причем не надуманным игрушечным, а реальным серьезным бедам, вырастают эмоционально глухими. У меня есть цикл, пока еще не опубликованный, под условным названием «Андерсен сегодня», где я пытаюсь, насколько могу, продолжить эту традицию говорить с детьми о серьезных вещах, не впадая ни в схематизм, ни в слащавость. Опубликованный же мой детский цикл «Товарищи инструменты» — это просто ответ на просьбу одного маленького мальчика, которому надоело читать о принцессах, феях и зверушках, и он велел мне придумать сказки о чем-нибудь другом. Поскольку мальчику очень нравились дедушкины инструменты, то он получил сказки о молотке, пиле и клещах.

— Те, кто читает вас в фейсбуке, знают и ваши короткие рассказы об интересных исторических событиях и ярких людях. Составится из них новая книга? Или она будет о чем-то совсем новом и неожиданном?

— Мне кажется, что мои посты слишком публицистичны, чтобы стать интересной книгой. Но кто знает, поживем — увидим. Моя новая, только что дописанная книга совсем о другом. В ней тоже есть сильная женщина, попавшая в трудные обстоятельства. И хотя она справляется с ними не так безупречно, как Ося, надеюсь, что читателям она тоже понравится.

— С нетерпением ждем этой новой книги и героини!

*** 

ИЗ РОМАНА ОЛЬГИ КРОМЕР «ТОТ ГОРОД»:

— Не боитесь так со мной разговаривать?

— А что вы еще можете со мной сделать? Вернуть на лесоповал? Было. Посадить в карцер? Было.
Лишить пайка? Тоже было. Расстрелять? Так у меня не та жизнь, которой стоит дорожить.

— Что же, вы совершенно ничего не боитесь?

— Я боюсь только одного — потерять право называться порядочным человеком, — сказала Ося, глядя ему прямо в глаза.

Он крякнул, покачал головой и ушел.

 ***

— Я не боюсь перемен, — сказала Ося.

— Никаких?

— В моей жизни перемены могут быть только к лучшему.

— Вы ошибаетесь, Ярмошевская, — вкрадчиво сказал он. — Например, я не отпущу вас сейчас, пока вы не согласитесь сотрудничать. А если не согласитесь, переведу вас в блатной барак и намекну, что вы согласились. Как вам такая перемена?

— Никак, — сказала Ося. — В первый же день по дороге на работу я выбегу из колонны, и конвойный меня застрелит. Это тоже будет перемена к лучшему.

— Не ухватишь вас, — сказал он.