Ген нравственной и духовной одаренности русских дворян Ган: Сергея Юльевича Витте — автора манифеста 17 октября 1905 г., Елены Петровны Блавацкой (урожденной фон Ган) — автора «Всемирного братства без различия расы», Константина Сергеевича Ган — поручика штаба адмирала Колчака — имеет наследника. Уникальный микрокосмос Александра фон Гана просвечивает банальные сферы нашей жизни, будь то политика, социология, психология или мода, лучом хорошего вкуса, а его специальная тема — аристократизм. Все это можно прочитать сегодня в свободном интернете, а темой для разговора в уютном кресле выбираю — любовь. Приятный и важный разговор в канун Рождества — о вечном как идеале и суетном как рефлексии на нескончаемый сериал «Секс в городе».

— Меняются стереотипы поведения и мода на женские образы, которые раньше открывались для мира художниками от Возрождения до модерна, сейчас реклама правит бал — гламур, вамп, секси. Какие идеалы противопоставляет этому нынешняя аристократия?

— Секс это, прежде всего, инструмент контроля и манипуляции. Именно об этом тургеневские «Вешние воды»: Марья Николаевна и не аристократична, и не женственна, но «рокова», безжалостно сексуальна. Ее власть над мужчиной абсолютна, а потому вульгарна.

Всякая тирания — антипод аристократичности. Абсолютная власть, порабощение одного человека другим отвратительны не только политически, но и физиологически. Есть и всегда будут люди, для которых ЧК или СС — эталон мужественности. Но есть и те, кто почитают таковыми кажущегося безвольным царя Феодора Иоанновича или князя Мышкина, вечно колеблющегося, с «тихим и примиряющим голосом», но до конца остающегося самим собой, никогда ни себе, ни другим не изменявшему. Аристократия — носитель власти; она ее не добивается, она ей распоряжается. Это очень важный и тонкий аспект, почти совершенно не затрагиваемый ни социологами, ни культурологами. Разумеется, речь тут прежде всего о природе власти, а это уже совершенно другая тема. Так же, как и вопрос о власти как личного переживания, личного, более того интимного я бы сказал опыта.

Понимание, чувственное и душевное единение, как и единение физическое — исключительно аристократичны. Такова любовь Дмитрия к Джемме — дочери лавочника, но аристократке до кончиков пальцев, воплощение нежного и всецелого участия. Она — все лучшее, что есть в нем, и все же самое слабое, готовое уступить, отойти в сторону. Аристократизм состоит не в умении навязать себя, продать себя подороже, а лучше — втридорога. Напротив, это способность быть незаметным, отнюдь не стесняя, но, напротив, поддерживая чувство личной свободы. Не быть в центре вселенной, но жить для другого и через него — это все, чего хочет Джемма. И это все то, что ненавидит и презирает Марья Николаевна.

— Менялось ли восприятие любви, духовной и физической, в поколениях ваших предков?

— Для поколений моих предков символом женственности была, как это ни странно, загадочная Мона Лиза. А уж о Венере Милосской, Святой Цицилии работы Мадено, тем более Святой Терезе Бернини и говорить не приходилось. Скажу больше, были и такие, кто считал изображение Экстаза возможным только в пределах церкви и уподоблял его иконе Воскресения — гибели плоти и нисхождению Святого Духа. В это сложно поверить, но это так: оргазм, экстаз, воспринимался как таинство, совершение которого обеспечивало продолжение жизни, рода, истории, акт единения с божеством, смертью и воскресением для новой смерти, всегда другой, но всегда — настоящей, не «придурошной» и не «понарошку», «на все сто». А умирать надо, понятное дело, только в достойной компании.

Человек Ренессанса, Барокко, Классицизма находил эротику во всем, угадывал ее в тончайших проявлениях человеческой психики, распознавал в филиграни старинного кубка, колоннаде древнего храма, холмах Грузии — в чем и где угодно. У Пушкина «Небеса» рифмуются с «чудные глаза», Лермонтов ищет в стали кинжала «любви залог немой». Бурный роман императрицы Елизаветы, супруги Александра Первого, и гвардейского офицера Алексея Охотникова протекал почти исключительно в пространстве воображаемом — письмах, редких свиданиях, но более всего во взглядах и случайных встречах при дворе, когда ни он, ни она не могли позволить себе даже намека на физическую близость.

К концу века XIX-го восприятие любви стало меняться. Отношения между людьми уже не столь сложны, куртуазность выходит из моды, метафоры и аллегории теряют в цене и уступают место напору, здоровому оптимизму, не терпящей недосказанности предметности, рельефности отношений. Для нигилиста Базарова любовь — это «белиберда, непростительная дурь», форма удовлетворение полового влечения, чистая, не отягощенная рефлексией физиология. Любовь изгнана, а вместе с ней пропадает и связность, осмысленность человеческих взаимоотношений, распадающихся на атомы немотивированных поступков, бессмысленных жестов, бессвязных монологов.

Вспомните диалог Войницкого, «бывшей светлой личности, от которой никому не было светло» в в «Дяде Ване» Чехова: Елена Андреевна: «А хорошая сегодня погода... Не жарко...» — «В такую погоду хорошо повеситься...» — отвечает ей сын. Абсурд беспощаден, абсолютен, финален и совершенен в своей бессмысленности.

Авторская ремарка, следующая за этой, ставшей уже почти поговоркой, фразой: «Телегин настраивает гитару. Марина ходит около дома и кличет кур», — подчеркивает несовместимость этих двух абсолютно не связанных между собой действ, людей, состояний. «Дядя Ваня» — это пьеса не о дворянском быте, а о насилии над человеческой природой — слабой, мятущейся, неустроенной и неприкаянной, о подчинении ее железной воле и логике «процесса». То, что вы видите на сцене, это суррогат секса — отношения между неравными, разнородными существами, коллизия ничем, кроме чисто внешнего, между собой не связанных людей, вынужденных быть вместе, жить рядом друг с другом, череда обстоятельств, разрешающаяся уничтожением одного и торжеством другого.

Любовь — это единство. Не компромисс и не сделка, не уступка и не снисхождение. Любовь стирает границы, изглаживает морщины. В ней нет ни эллина, ни иудея, ни старого, ни молодого, ни героя, ни лузера, но все преисполнено радости созидания единого «существа любви». Секс — это, прежде всего, бессмыслица, точнее, насилие над смыслом, подчинение одного человека другим, возвышение через унижение. Секс разъединяет людей, разводит их, создает преграды на их пути друг к другу. Ни мазохизм, ни садизм не являются потому настоящими извращениями, но отражают самую суть сексуального влечения — силы, действующей помимо разума, парализующей волю, упраздняющей индивидуальность.

Это различие — любви и секса — принципиально и укоренено оно, на мой взгляд, в самом сокровенном: во Христе. Истинное, ранее Христианство несовместимо с насилием, противоположно ему, исключает всякое принуждение. Для Него нет и не может быть ничего, кроме любви. Именно она есть гарантия и залог свободы — как внутренней, личной, так и внешней — политической, экономической.

Отношения, основанные на зависти, нужде, зависимости, страхе, похоти физиологичны, построены на отношении к человеку как к животному, апеллируют к его физическому, бренному телу, а не к бессмертной душе. Таков первоначальный смысл Евангельской проповеди, впоследствии — через каких-то триста—четыреста лет — совершенно извращенной. Провозглашение Константином христианства государственной религией, альянс церкви и империи — катастрофа, ввергнувшая христианство в самую пучину того, что можно было бы назвать «цезаристской ересью», при которой насилие одних в отношении других не только оправдывается и санкционируется, но и становится необходимым инструментом «христианизации» мира.

— А сделка, мирный договор между теми, кто ищет любви, но не способен в себе разобраться?

— Близость по обоюдному согласию, без любви, но и без унижения, так называемый «дружеский секс», «без аннексий и контрибуций» — мне кажется, это как раз и есть попытка отказа от насилия, но без обременения себя обязательствами — любовью. Это отношения людей, не способных к насилию, но и не готовых к любви. И заканчивается он всегда одинаково: скукой, удушающей дружбу, или любовью. Дружеский секс — форма сексуального и личностного инфантилизма, когда ни он, ни она не могут решить, что со всем этим делать и куда от этого бежать.

Интересно, что в новой, христианизированной Европе секс появляется на горизонте с закатом средневековья, распадом готики, ослаблением христианской проповеди. К веку XVI-му торговля собой (а секс — это, прежде всего, сделка) становится одним из любимейших занятий аристократии. Королевские опочивальни заполняют толпы готовых на все ради престижа и обогащения девиц из самых благородных семейств. Большинство из них действуют под строгим надзором близких родственников — всякого рода фрейлин и камергеров, ищущих случая услужить государю если не умом, так телом. История взлета и безвременной гибели на плахе Катерины Ховард, пятой жены душегуба Генриха VIII, особенно уместна: любовницей дряхлеющего развратника и маньяка, к тому времени достигшего весьма преклонных лет, юная Катерина стала под прямым влиянием своего дяди сэра Томаса Ховарда, герцога Норфолка. Впрочем, со своей головой Ховард расстался тоже не по собственной воле.

Секс превращается в инструмент, с помощью которого достигают влияния и богатства. Один из самых ярких тому примеров — Агнес Сорель, дама де Боте-сюр-Марн, ставшая во главе кабинета министров Карла VII, «изобретшая» декольте как символ свободы от общепринятых норм и ограничений и не остановившаяся даже на этом — известно, что она ввела моду появляться при дворе с обнаженной грудью. И это в XV веке!

Признанная первой официальной фавориткой в истории, Сорель была современницей и первой «официальной девственницы» Франции, закончившей, правда, свои дни не в Фонтенбло, а на рыночной площади. Мученическая смерть Жанны д’Арк, обвиненной в ереси, была ее расплатой за чистоту: Орлеанская Дева до последних мгновений жизни не отказалась от обета невинности, не предала веры в свое высшее предназначение.

— Существует ли у аристократов кредо и табу в отношениях?

— Не домогаться и не волочиться. Не употреблять насилия и не причинять другому боли. Не требовать того, чего другой дать не в состоянии, но и не экономить на чувствах, не «беречь себя». Идти навстречу другому человеку с поднятым забралом — не боятся быть искренним и не стыдиться любви, даже самой идиотской, даже самой постыдной, даже самой запретной.

— Фрейд, кажется, не церемонился — страсть в его теории вытесняет все: и смыслы, и ценности. И любой психоаналитик сегодня смело советует интригу на стороне — просто для разрядки. Но, если даже избегать пошлости, то есть место стихийным страстям?

— Страсть браки создает, но оберегает их верность. Брак это целый клубок взаимоотношений — рождение детей, ведение хозяйства, дома. Но в центре всего этого вера и верность себе и своему партнеру. Интрижка — мимолетна и не ведет ни к чему, кроме разочарований. Прежде всего, в самом себе. Адюльтер — пошло. Буржуазно, пошло, трусливо. Скучно, в конце концов. Уже ведь скоро век, как никто никого под венец не тащит. Аристократы — и не только они — женятся ныне сами, без помощи и участия родителей, друзей, родни, руководствуясь только собственными пристрастиями и симпатиями. Так что изменяешь ты, прежде всего, самому себе, своему выбору. Проверено на собственной шкуре — одна любовь в одни руки, без обмана. Все семейные хроники похожи друг на друга, но в каждой — повесть о той единственной, которую ждешь всю жизнь. И это даже не статистика.

— Какие изменения происходили в период от античного мира до сего дня?

— Главная, как мне кажется: изменилось отношение к женщине — она стала вполне ровней мужчине, с чем в античные времена было сложнее. С другой, мало что поменялось в понимании любви. Точнее, разных ее форм и видов. Интересно, что уже Платон отграничивает секс от любви, отношения плотские от духовной, «идейной», выражаясь языком «Диалогов», близости, связи. В «Пире» Павсаний говорит даже не о двух, а о множестве Эротов, «и не всякий достоин похвал, а лишь тот, который побуждает прекрасно любить. А люди подлые любят ради тела и любят тех, кто поглупее, заботясь только о том, чтобы добиться своего. Такие способны на что угодно — и на хорошее, и на дурное в одинаковой степени». Вот определение того, чем отличается секс от любви, данное в IV веке до Рождества Христова.

— Назовите, пожалуйста, примеры истинных аристократов в любви.

— Если говорить о настоящих аристократах и аристократках, то таковой была, конечно, Лукреция. Не Борджиа, Боже упаси, а жена римского патриция Тарквиния Коллатина, дочь консула Спурия Лукреция Триципитина, подвергшаяся насилию и наложившая на себя руки в попытке отстоять честь мужа и семьи. Или Мать Мария Скобцова, добровольно отправившаяся в газовую камеру и тем спасшая жизнь одной из узниц концлагеря. Настоящим аристократом был шекспировский Гамлет, для которого честь была дороже царских почестей. Был им и государь Николай Александрович, отказавшийся и от почестей, и от чести, но не от семьи и родины, не испугавшийся смерти.

 — Спасибо за время, чувства и мысли  — для заинтересованных собеседников.