Неслучайно на военный парад в Москве 24 июня 2020 года, самое важное для российской власти и лично для Владимира Путина публичное мероприятие, согласились приехать только десять человек: президенты Беларуси, Казахстана, Киргизстана, Молдовы, Сербии, Таджикистана, Узбекистана, лидер части Боснии и Герцеговины — полунезависимой Республики Сербской, а также назначенные Москвой главы российских протекторатов Абхазии и Южной Осетии. При этом, как обратили внимание журналисты, не страдающий особой политической брезгливостью Александр Лукашенко старался все же занять место подальше от российского президента.

Как и многие другие события, отсутствие в Москве 24 июня лидеров крупных мировых держав, в том числе Китая, считающегося главным стратегическим партнером Кремля, свидетельствует о растущей изоляции России и ее элиты на международной арене. И страна в целом, и ее руководство оказались в «красной зоне». Одна из причин этого — все более заметная фашизация путинского режима.

Нехорошие ассоциации

В Советском Союзе цензура нередко вырезала куски текста из предназначенных к публикации исторических работ и художественных произведений, объясняя это тем, что они могут вызвать «неконтролируемые ассоциации». Действительно, у читателя могли возникнуть и подчас возникали нежелательные для власти параллели между, например, описанием интриг двора византийских базилевсов и слухами о подковерной борьбе в Кремле. Были практически запрещены исследования природы и функционирования нацистского режима в Германии и фашистского в Италии. Одна-две тщательно отредактированные книги, появившиеся в 1970—1980-х гг., были предназначены скорее для дезориентации читателей, чем для того, чтобы помочь им разобраться в том, что такое фашизм и каковы его ипостаси. Кремлевские идеологи и их высокообразованные советники прекрасно понимали, по крайней мере, чувствовали, глубокое сходство правых и левых тоталитарных систем, хотя и не смели признаться в этом самим себе. Сегодня ситуация изменилась. На место академиков и докторов наук, писавших банальные, но все же относительно связные тексты для генеральных секретарей ЦК КПСС, пришли политтехнологи и политконсультанты, непонятно как получившие высшее образование.

Путинские пропагандисты с нескрываемым воодушевлением повторяют в различных вариациях известную формулу спикера Государственной думы Вячеслава Володина: «Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России». Предположить, что председатель нижней палаты российского парламента сам ее придумал, трудно. Скорее, кто-то из относительно образованной интеллектуальной обслуги подсказал Володину эту незатейливую мысль, которая, однако, понравилась и ему, и впоследствии — президенту Российской Федерации. И напрасно. По сути дела, формула Володина — это почти дословное воспроизведение тезиса видного нацистского деятеля Рудольфа Гесса. В сентябре 1934 года в Нюрнберге на VI съезде Национал-социалистической рабочей партии Германии Гесс патетически заявил: «Партия — это Гитлер! Гитлер — это Германия, Германия — это Гитлер!» VI съезд НСДАП, которому был посвящен знаменитый фильм Лени Рифеншталь «Триумф воли», был назван «Съездом единства и воли». На нем был торжественно провозглашен очередной Тысячелетний рейх, просуществовавший с того момента всего десять с половиной лет. Но идеи, положенные в его основу, живы до сих пор.

Можно предположить, что первая часть формулы Гесса «Партия — это Гитлер», как и многое другое, была заимствована нацистами у большевиков. За десять лет до VI съезда НСДАП, в 1924 году, Владимир Маяковский сформулировал аналогичную мысль: «Мы говорим Ленин, подразумеваем — партия, мы говорим партия, подразумеваем — Ленин». Гесс выразил ту же идею более емко и четко. Кремлевские политконсультанты, в свою очередь, заимствовали у Гесса вторую часть его формулы, заменив главную фигуру, но повторив основную идею тоталитарного режима — отождествление вождя, народа и государства.

Есть и другие признаки родства нынешнего российского режима и право-тоталитарных систем первой половины ХХ века. Среди них, в частности, культ традиции, неприятие либерализма, апелляция к традиционным ценностям и великому историческому прошлому. Гитлер и Муссолини вдохновлялись безумными геополитическими мечтами: первый вознамерился возродить Священную Римскую империю германской нации, второй — Римскую империю времен цезарей. Путин также увлечен историческими мифами о «триедином народе», половцах и печенегах, «терзавших Русь», о «сакральном» значении Херсонеса, где, по его мнению, находится «источник зарождения и веры, и русского народа», горюет о «глобальной катастрофе XX века» и мечтает возродить Светский Союз.

Путинские изыскания были бы не более чем заблуждениями историка-любителя, если бы президент России не пытался строить на них политическую систему современного государства. Показательно, что Путин внес в Конституцию формулу о России, объединенной «тысячелетней историей», сохраняющей «память предков, передавших нам идеалы и веру в Бога, а также преемственность в развитии Российского государства». В переводе на общепонятный язык формула о «преемственности» означает не что иное, как признание неизменности основных несущих конструкций российской государственности. Строго говоря, в чем-то он прав. В Советском Союзе времен Сталина, например, были воспроизведены механизмы власти, характерные для Московского царства при Иване Грозном, в том числе полное право тирана распоряжаться жизнью и имуществом любого своего подданного. Проблема, однако, в том, что закрепление в Конституции идеи неизменности основ политической системы означает принципиальный отказ от ее модернизации и демократизации.

С праворадикальным тоталитаризмом роднит Путина и большую часть российского истеблишмента нескрываемое презрение к либералам и либеральной идее как таковой. «Либеральная идея», не без злорадства провозгласил Путин в интервью Financial Times, окончательно изжила себя. «Она вступила в противоречие с интересами подавляющего большинства населения». На ее место приходят традиционные ценности, которые «стабильнее, важнее для миллионов людей, чем эта либеральная идея, которая, на мой взгляд, прекращает свое существование»¹. Не вступая здесь и сейчас в дискуссию о либеральной идее и традиционных ценностях, заметим лишь, что либеральные ценности для некоторых обществ, например, принадлежащих к англо-саксонской цивилизации, являются традиционными, а к числу традиционных практик и связанных с ними ценностей относится, в частности, ритуальный каннибализм. Но это так, к слову. Важнее другое: неприкрытый, выставляемый напоказ антилиберализм исключает Путина и его окружение из современного политического и идеологического мейнстрима и обрекает на изоляцию.

Синдром превышения дозволенного

Эта статья написана до того, как были опубликованы итоги так называемого всенародного голосования по поправкам к Конституции, превращающим Путина в пожизненного правителя России. Нет, однако, сомнений в том, что возглавляемые Эллой Памфиловой избирательные комиссии подсчитают голоса так, как это нужно Кремлю. И это еще и еще раз заставляет задать вопрос: в чьих руках будет находиться высшая власть в России неопределенно долгое время?

Причин для тревоги немало. 25 июня 2004 года Владимир Путин вручал в Кремле государственные награды. Среди лауреатов был академик Вячеслав Вс. Иванов, выдающийся лингвист и антрополог, член Британской академии. Воспользовавшись случаем, академик попытался вступиться перед Путиным за арестованного несколькими месяцами ранее Михаила Ходорковского. «Когда я произнес имя Ходорковского, он позеленел, — рассказывал Иванов. — Реакция была биологическая. Передо мной уже никакой маски не было, а был страшный, кровавый человек. <…> Я в его лице читаю смесь трусости, небольшого ума, бездарности и каких-то подавленных комплексов, которые делают его очень опасной личностью. Боюсь, что он вообразил себя воплощением национального духа или что-то в этом роде»².

В августе 2000 года погибла российская подводная лодка «Курск». После встречи с женами погибших офицеров, которые говорили малоприятные вещи, Путин обвинил владельца Первого канала Бориса Березовского в том, что тот «нанял шлюх, которые выступили, чтобы дискредитировать его»³. Об этом сейчас в России не вспоминают, так же, как и об ответе Путина на вопрос американского журналиста Лари Кинга о том, что случилось с этой подлодкой: «Она утонула». В 2017 году профессор Джорджтаунского университета Елена Будовская воспоминала: «Вот это „она утонула“, сказанное с усмешечкой в 2000 году, меня перевернуло. <…> Интонация, с которой была сказана фраза про „Курск“, меня сразу убедила, что на вершине власти оказался человек без моральных принципов. И мои тогдашние опасения по поводу будущего России, к сожалению, оправдались»⁴. Прожив несколько лет в США, Будовская понимала, что если нечто подобное позволил бы себе президент Соединенных Штатов, то импичмент был бы неизбежен.

Добавим к этому скверное знание истории. Так, выступая осенью 2017 года перед российскими и зарубежными политологами и журналистами, Путин упомянул, что в Украине поставили памятник Симону Петлюре, известному политическому деятелю времен Гражданской войны 1918—1922 гг. «Установили памятник Петлюре! — возмущался Путин. — Это человек нацистских взглядов, антисемит, который истреблял евреев во время войны»⁵. Слушатели были шокированы. Они помнили, что Симон Петлюра был социал-демократом. Он не «истреблял евреев», но, наоборот, беспощадно расстреливал погромщиков в рядах своей армии, не говоря уже о том печальном обстоятельстве, что до Второй мировой войны Петлюра не дожил: его убили в 1926 году, не исключено, что по приказу из Москвы.

Но все это не объясняет мотивов поведения Путина. А без их понимания трудно дать ответ на многие вопросы. Не отдаст ли он приказ вторгнуться в страны Балтии, спровоцировав тем самым войну с НАТО? Не аннексирует ли Беларусь? Не попробует ли оккупировать южные области Украины с тем, чтобы выйти на границы с Молдовой и подготовить еще один театр потенциального конфликта с НАТО?

Попыток создать психологический портрет Путина немало. Среди них есть заведомо комплиментарные, но есть и близкие к реальности. В 2014 году известный швейцарский судебный психолог Филип Жафе заметил: «Путин пережил серьезную травму в детстве, и некоторые связанные с этим эмоции могут сейчас неожиданно проявляться, <…> ему надо доказать, что с ним лучше не вступать в ссоры». У многих диктаторов, подчеркнул Жафе, «власть разрастается так, что они теряют чувство реальности. Потеря чувства реальности может привести к тому, что они становятся все более иррациональными и совершают все более странные поступки, становятся непредсказуемыми и крайне опасными»⁶. Это hubris syndrome, или «синдром превышения дозволенного», в основе которого гипертрофированное самолюбие, порожденное тем, что в течение длительного времени у человека в руках была слишком большая власть. Путин, находящийся у власти вот уже более двадцати лет, склонен совершать «странные поступки», становится «непредсказуемым и крайне опасным». Стоит задуматься, чем грозит потеря «чувства реальности» у диктатора, обладающего вторым в мире арсеналом ядерного оружия.

Израильского графолога Инессу Гольдберг попросили проанализировать фрагмент текста, написанный Путиным в зрелом возрасте, не сказав, кому он принадлежит. «Желая избавиться или хотя бы скрыть ненавистную неуверенность и заниженную самооценку, — писала она об авторе отрывка, — всеми силами старается компенсировать свои проблемы в интеллектуальной, духовной, рациональной сферах. Он как бы стремится стать еще выше и значимее — для достижения уважения и прежде всего самоуважения. <…> Ярко выражен „синдром жертвы“, т. е. своего рода „ментальность обиды“, когда личность все время ощущает себя в роли обиженного, оскорбленного, дискриминированного»⁷. Можно, конечно, сомневаться в способности графологов оценить человека по почерку. Но эта характеристика Путина удивительно совпадает с представлениями других психологов, анализировавших поведение человека, волей судьбы оказавшегося во главе ядерной державы.

Иногда появление «синдром жертвы» связывают с бедностью, в которой жила семья Путиных, отсюда свойственное ему стремление к роскоши, дорогой одежде и тому подобному. К тому же, как писал известный психолог Владимир Леви, Путин «был низкорослым щупловатым подростком, застенчивым, трусоватым, но с быстрым неслабым умом, с сильной волей и очень злопамятным. Усиленно занимался спортом, пошел в органы». Это, по мнению доктора Леви, «знакомый путь гиперкомпенсации». Она «длится и длится, раздувается и раздувается. Переходит во все последующие жизненные фазы. Превращает человека в раба своего суперобраза: так или иначе, приходится, как автомату, нескончаемо доказывать, какой ты могучий <…>. Оставаясь внутри все тем же тревожно-неуверенным, трусоватеньким, психологически и духовно недоразвитым инфантилом»⁸. Эту характеристику подтверждает поведение Путина во время эпидемии Covid-19: он спрятался в тщательно отгороженном от внешнего мира бункере, защищенном дезинфекционными туннелями.

Стремление преодолеть комплекс неполноценности, неуверенность в себе и заниженная самооценка часто приводят к повышенной агрессивности, к желанию подчеркнуть свою значимость и высокий статус, иногда реальный, но чаще мнимый. Это попытка подавить в себе угнетающее чувство ущербности. В итоге развивается комплекс превосходства. Мания преследования дополняется манией величия.

Очень похоже, что такое сочетание присуще Путину. Он ассоциирует себя с выдающимися российскими самодержцами, считает себя продолжателем их дела, восхищается Петром I. В совпадении собственного имени и имени святого князя Владимира Путин видит мистический смысл, а свою историческую миссию в том, чтобы продолжить дело этого князя, которого называет «собирателем и защитником русских земель»⁹. Путин, заметил директор Московского центра Карнеги Дмитрий Тренин, «уверовал в свою Богом данную историческую миссию. Человек, известный своим прагматизмом, называвший себя слугой общества, управленцем, превратился в посланца высших сил. Путин не только стал упоминать Бога в публичных выступлениях, но и вел себя как человек, делающий то, что поручил ему Всевышний»¹⁰.

Мания величия у лидера всегда опасна. Она сопряжена с переоценкой собственных сил. А это подталкивает к авантюрам, которые могут плохо кончиться. Люди с завышенными представлениями о самих себе часто не осознают своих ошибок, склонны считать постигающие их неудачи результатом враждебных происков неких злых сил, но никак не следствием собственной неспособности адекватно реагировать на обстановку. В случае Путина это проявилось, в частности, в обиде на мировых лидеров, которые, как объясняют близкие к власти российские эксперты, не оценили надлежащим образом его готовность к сближению с Западом в обмен на принятие всех его требований. В выступлениях Путина и высокопоставленных российских чиновников постоянно говорится, что Запад игнорирует российские интересы, «не слышит Россию». Это типичное проявление уже не раз упомянутого здесь «синдрома жертвы», которого не могут не замечать за пределами России. Лидер, страдающий тяжелыми психологическими комплексами, не способен быть надежным международным партнером, он неизбежно падает в «красную зону», увлекая туда за собой страну.

«Красная зона» и массовый менталитет

Разразившиеся в США летом 2020 года массовые протесты и беспорядки стали реакцией части американского общественного мнения на убийство Джорджа Флойда. Независимо от того, кем был Флойд, насколько виноват или не виноват полицейский в его гибели, ясно главное: общество не осталось равнодушным к гибели человека, объясненной расистскими мотивами. В этом один из факторов социального здоровья: американцы не могут смириться с тем, что воспринимается ими как несправедливая жестокость. На этом фоне российское общество выглядит безнадежно деградировавшим: оно, за исключением нескольких человек, никак не прореагировало на смерть искалеченного, фактически убитого российскими полицейскими правозащитника Сергея Мохнаткина, попросту не заметило его гибели. Такое состояние общества приводит к его соскальзыванию в «красную зону»: с Россией и ее представителями, причем не только официальными, все меньше хотят общаться.

Моральную и политическую деградацию часто объясняют действием пропаганды, достигшей невероятного размаха. Ее успех обусловлен не только циничностью и интенсивностью. Она, что самое печальное, высвободила пугающие черты российского массового сознания. Белорусская писательница, лауреат Нобелевской премии по литературе Светлана Алексиевич вскоре после вторжения России в Украину, говоря о русском народе, заметила: «Ясно, что мы себе придумали народ, народ какой-то совершенно другой. Мы все говорили, что же он молчит? Но вот он заговорил. Когда он заговорил, то стало очень страшно»¹¹.

Известный российский психолог Андрей Гронский назвал происходящий в России после вторжения в Украину всплеск милитаризма «ментальной катастрофой»¹². Пропаганда особенно действенна тогда, когда совпадает с мироощущением, сознательными или подсознательными установками адресата (реципиента) пропаганды. Великий мастер промывания мозгов доктор Пауль Йозеф Геббельс сформулировал эту мысль следующим образом: «Идеи, как говорят, витают в воздухе. Если кто-то приходит и выражает то, что все другие ощущают сердцем, люди скажут: „Да, это то, что я всегда хотел и на что всегда надеялся“»¹³.

Иными словами, тот факт, что великодержавная пропаганда, воспроизводящая классическую формулу «православие, самодержавие, народность», охотно воспринимается российским обществом, за исключением сравнительно небольшой его части, означает, что это общество сознательно или подсознательно разделяет те самые оценки, взгляды и стереотипы, которые ему внушают прокремлевские СМИ. При этом факты, противоречащие сформированному видению происходящего, либо просто игнорируются, либо интерпретируются в желаемом направлении. Это хорошо известное явление, называемое «паралогическим типом мышления».

Российское массовое сознание формировалось на протяжении столетий. Но особенно важными были советские годы, когда тотальная индоктринация подкреплялась столь же тотальным террором. В сознании homo soveticus прочно утвердилось представление о том, что избежать ГУЛАГа и даже сохранить жизнь можно не только декларируя свою верность вождям, но и приняв навязываемый ими образ мыслей, поверив тому, что власти внушают своим подданным. Психологи объясняют это как элементарным страхом, так и стремлением избежать когнитивного диссонанса, ощущения глубокого эмоционального дискомфорта, вызванного столкновением в сознании конфликтующих представлений, идей, верований, ценностей или эмоциональных реакций, с одной стороны, навязываемых властью, а с другой — отражающих личную, альтернативную официальной картину мира.

Многочисленные российские исследователи пытались разобраться в причинах и истоках деградации российского массового сознания, широкого распространения в нем склонности к подчинению власти, ксенофобии и этнической ненависти, мифологизированных концепций, оправдывающих и возвеличивающих войну. Во многих работах социологов и психологов отмечались дефицит критически-аналитического мышления и приверженность индоктринируемой точке зрения, инфантильная зависимость от власти и провластных СМИ, отторжение логических аргументов и фактов.

Российский философ Игорь Клямкин ищет истоки политической культуры русского общества в типе государственности, сложившейся в результате длительного пребывания Московского княжества в составе Золотой Орды и затем противодействия ей. В итоге московское государство выстраивалось по модели «большой армии». «Государственность и, соответственно, культура послемонгольской Московии изначально складывались как государственность и культура милитаристского типа, — пишет Клямкин. — Речь идет о милитаризации не только в смысле расходования большей части ресурсов на военные цели, но и о способе организации государства, равно как и его взаимоотношениях с населением». Милитаризация, распространяющаяся и на мирное время, размывала «в сознании людей границы между войной и миром. И, соответственно, не могла не сказываться на утверждавшемся в Московии типе культуры»¹⁴.

Это государство, по мнению Клямкина, характеризовалось доминированием силы, то есть принуждения, над двумя другими регуляторами социального и политического поведения — законом и верой. Взгляды Клямкина обсуждаются в российском научном сообществе, далеко не все с ними согласны. Но сам по себе исходный тезис о России как государстве милитаристского типа сомнений не вызывает. Начиная с XII века вся система властных отношений строилась не на основе правовых норм, которым должны были подчиняться как властители, так и их подданные, но по армейскому типу, предполагающему беспрекословное подчинение низших уровней бюрократической иерархии высшим. Такая организация общественных отношений наилучшим образом отвечала задачам перманентной территориальной экспансии сначала Московского царства, а затем Российской империи, которая осуществлялась преимущественно военной силой. Одновременно формировался менталитет «послушного подданного», привыкшего к подчинению, беспрекословно выполняющего приказы и распоряжения вышестоящих и легко усваивающего навязываемые сверху идеологические и политические доктрины и взгляды.

Другая концепция объясняет специфику российского массового сознания следствием «отрицательной селекции». Об этом писал выдающийся социолог Питирим Сорокин. Изменения, испытанные населением России, по его словам, «типичны для всех крупных войн и революций. Последние всегда были орудием отрицательной селекции»: в больших количествах гибли «более волевые, одаренные, морально и умственно развитые». В меньшей мере пострадали лица морально дефективные. Во время революции «условия как раз благоприятствовали их выживанию. В условиях зверской борьбы, лжи, обмана, беспринципности и морального цинизма они чувствовали себя великолепно; занимали выгодные посты, зверствовали, мошенничали, меняли по мере надобности свои позиции и жили сытно и весело»¹⁵.

Особенности российского общества связаны также с распространением в нем садомазохистского типа личности. «Для авторитарного характера существуют, так сказать, два пола: сильные и бессильные, — писал, например, психолог Эрих Фромм. — Сила автоматически вызывает его любовь и готовность подчиниться независимо от того, кто ее проявил (мазохистский элемент социального поведения. — Ю. Ф.). Сила привлекает его не ради тех ценностей, которые за нею стоят, а сама по себе, потому что она — сила. И так же, как сила автоматически вызывает его „любовь“, бессильные люди или организации автоматически вызывают его презрение. При одном лишь виде слабого человека он испытывает желание напасть, подавить, унизить. <…> Но авторитарная личность ощущает тем большую ярость, чем беспомощнее ее жертва»¹⁶. Иными словами, человек, наиболее приспособленный к существованию в авторитарном или тоталитарном обществе, находит своеобразное удовольствие в подчинении вышестоящим и изживает вызванное этим подчинением чувство собственной неполноценности, подчиняя себе и унижая людей более слабых или стоящих на низших ступенях социальной лестницы. Этот механизм во многом объясняет происхождение агрессивности современного российского общества в отношении, например, Украины и украинцев. Открытая враждебность по отношению к некогда «братскому народу», стремление унизить его, отобрав Крым или Донбасс, вполне может быть порождением глубоко спрятанного, но мощного чувства собственной униженности, дискриминированности в своей стране.

Другой механизм, тесно сопряженный с авторитарным, садомазохистским характером массового сознания, основан на стремлении компенсировать собственную слабость и униженность путем ассоциации с мощным государством, проводящим жесткую агрессивную политику в отношении своих соседей. Александр Асмолов, один из крупнейших российских психологов, пишет: «Как только та или иная культура в качестве стратегии развития избирает мобилизационный сценарий, а не сценарий инновационного развития, она актуализирует патриотизм как влюбленность не в общество, а в государство. И она полностью мобилизует все агрессивно-патриотические ксенофобские механизмы. Как только страна избрала кризис как путь развития, как только мы стали великой страной перманентного кризиса, главное, что мы делаем — мы защищаем нашу безопасность <…>. Тем самым агрессия у нас существует на политическом уровне как инструмент поддержания кризиса и оправдания жестких вертикальных форм власти»¹⁷.

Главный вывод видится далеко не оптимистичным. Склонность российского общества к подчинению авторитарной власти и неразрывно связанная с этим агрессивная внешняя политика путинской России, обретшая свой законченный вид в 2014 году, порождена не только взглядами и геополитическими представлениями Путина, части высших кругов бюрократии, интересами военного командования, деятелей военно-промышленного комплекса и руководителей служб безопасности. Агрессивность России на мировой арене имеет глубокие корни в российском обществе, отражает ожидания, фобии и другие ментальные и эмоциональные характеристики российского массового сознания. «Аннексия Крыма дала такой мощный эффект торжества и самоудовлетворения, чувства демонстрации силы, что устранило или отодвинуло в сторону все претензии к власти, — писал директор Левада-центра Лев Гудков. — Присоединение Крыма и политика в отношении Украины, война на Донбассе, противостояние и демонстрация силы в отношении Запада резко повысили уважение россиян к самим себе. Я бы сказал, вдвое увеличили. А претензии к власти и представления о власти как о коррумпированной и эгоистичной не столько изменились, сколько взяты в скобки»¹⁸. Это обстоятельство делает Россию и ее внешнюю политику действительно опасной и все глубже сталкивает ее в «красную зону».