Долгожданный триумф отравляли чудовищные потери, в первую очередь в лице молодых и здоровых мужчин, составлявших цвет воевавших наций. По свидетельству сэра Уинстона Черчилля, травмированные союзники «сами едва держались на ногах после пережитых ими мучений». Верден и Пашендейл — при всем грандиозном значении разыгравшихся здесь битв и отчаянном мужестве сражавшихся противников — символизировали беспощадные мясорубки с бесчисленными жертвами. «Чего ради?» — звучал немой риторический вопрос в пацифистском духе наивного Ромена Роллана.

Победители и побежденные

За 52 месяца жестокой борьбы Франция потеряла погибшими, пропавшими без вести, умершими от ран, болезней и необратимых последствий газовых атак почти 1,4 млн военнослужащих, Великобритания — почти 900 тыс. Сотни тысяч несчастных инвалидов наполняли улицы европейских городов. Поэтому после 11 ноября «в едином страстном порыве французский народ воскликнул: „Никогда больше!“», — вспоминал Черчилль. В описанной им социальной реакции заключалась известная логика. Третья Французская республика взяла долгожданный исторический реванш за болезненное поражение в 1871 году, вернув в родную гавань Эльзас и Лотарингию. Только чудовищная цена вопроса не позволяла смириться с понесенными жертвами.

Войска Рейхсхеера^*, проигравшие затяжную войну, вернулись на родину. «Они хорошо сражались, — деликатно признал солдатскую истину союзный Главнокомандующий маршал Фердинанд Фош. — Оставим им их оружие». Но кроме материальной части и снаряжения побежденные сумели спасти нечто большее. Несмотря на потери, превысившие погибшими 2 млн человек, Германия сохранила элитарное ядро нации и Вооруженных Сил в лице спаянного офицерского корпуса. Из 45 923 кадровых немецких офицеров в 1914—1918 гг. погибли 11 357 (24,7 %), из 226 130 офицеров-резервистов — 35 493 (15,7 %). Показатели ощутимые, но не критичные для корпорации.

Прагматичная бережливость командования принесла должные плоды. В последующие годы лучшие носители прусского военного качества во главе с генерал-полковником Гансом фон Сектом создали небольшой, но отборный Рейхсвер^**, высокие стандарты и профессионализм которого не могли ограничить жесткие условия Версальского мира. 100 тыс. сплоченных военнослужащих при первой необходимости могли превратиться в 100 тыс. командиров разного уровня, начиная с унтер-офицерского звена. «Германцы отнюдь не молятся мечу, как на них клевещут, — рассуждал поручик легкой полевой артиллерии и христианский мыслитель Федор Степун, высланный большевиками в 1922 году из РСФСР в Германию, — а мечом молятся Богу». Недостаток запрещенных в Версале танков и боевой авиации компенсировался совершенством управления и индивидуальной подготовки каждого солдата.

Вскоре эффективность Рейхсвера оценили современники. «Дисциплина в солдатской массе твердая и глубоко засевшая, — писал в специальном отчете бывший гвардейский подпоручик и заместитель начальника Штаба РККА Михаил Тухачевский, побывавший на германских маневрах в конце лета — начале осени 1925 года. — Одиночное обучение выдающееся <…>. Офицерский состав почти сплошь состоит из кавалеров ордена „Железного креста“. Только молодые лейтенанты не были на войне. Бросается в глаза громадный процент аристократов среди офицеров как строевых, так и Генерального штаба». Их своеобразная драма заключалась в нерушимых — стародавней рыцарской традиции — этических представлениях о воинской чести, связанных с самоотверженной службой и беспрекословным повиновением признанному суверену.

Творцы Версальского мира и в первую очередь американцы во главе с 28-м президентом США Вудро Вильсоном напрасно отказались от реставрации в побежденной Германии легитимной конституционной монархии во главе с регентским советом и малолетним внуком Вильгельма II Гогенцоллерна, отрекшегося от престола. «Веймарская республика при всех ее достоинствах и совершенствах рассматривалась как нечто навязанное врагом, — признавал позднее Черчилль. — Она не сумела завоевать преданность или захватить воображение германского народа». Поэтому в роли следующего немецкого «суверена» неожиданно выступил фанатичный авантюрист и искусный манипулятор массовым сознанием, в экстазе рисовавший соотечественникам впечатляющие картины светлого будущего.

Летом 1934 года — вскоре после кровавой расправы с взбалмошными командирами хулиганов-штурмовиков из СА, потерявшими здравый смысл — Адольф Гитлер умело сыграл на особенностях корпоративной психологии офицерского корпуса. Амбициозный рейхсканцлер расчетливо связал дисциплинированный Рейхсвер обязательством персональной верности. Отныне и навсегда каждый военнослужащий в Третьем рейхе приносил перед Господом присягу лично фюреру. Теперь любое выступление против него, как и всякая нелояльность человека в мундире, приобретали не только предосудительный характер гнусного предательства, но и подлинного клятвопреступления в глазах Божьих. А обличавшему голосу совести следовало заткнуться.

Замысел удался в полной мере и стал первым шагом к Мюнхену.

Гитлер превратил качественную германскую армию в послушный инструмент собственных геополитических планов: сначала по осторожной ревизии положений Версальского мира и изменению европейских границ, а затем — по насаждению в Европе национал-социалистического мировоззрения, попиравшего в своем расовом пафосе вековые основы христианской культуры и государственности. Дух пацифизма, витавший в правительственных кабинетах Великобритании и Франции, облегчал фюреру поэтапное решение поставленных задач.

«Самый счастливый день»

В глазах западных политиков рейхсканцлер выглядел эксцентриком. Но — энергичным и небезуспешным. Ведь республиканский хаос в Германии сходил на нет.

Попытки нацистов смягчить вечный конфликт между трудом и капиталом, чтобы найти «третий путь» в организации хозяйственной жизни и создать «народное сообщество», вызывали неподдельный интерес наблюдателей. Важную роль играли и новаторские практики властей по повышению жизненных стандартов. Режим в Германии — в отличие от Советского Союза, где во время коллективизации погибли миллионы людей — делал ставку не столько на принуждение, сколько на тоталитарный соблазн, общественное приятие своих мероприятий и национальное согласие. «Сотни тысяч крестьян, рабочих, служащих после 1933 года впервые почувствовали, что их понимают и с политической точки зрения воспринимают всерьез. Когда еще в немецкой истории народу так громогласно и демонстративно уделялось столько внимания?» — спрашивал историк Норберт Фрай, обращавший внимание на очевидную заботу государства о своих трудящихся.

Однако в области внешней политики взаимоисключающие заявления Гитлера, как и его почти ленинская способность на ходу менять тактику и лозунги ради сиюминутных выгод, затрудняли трезвые оценки конечных целей фюрера. Осенью 1933 года в знак протеста против ограничений программы вооружений Германия покинула Лигу наций. Демарш произвел плохое впечатление. Но страстное желание рейхсканцлера соединить в пределах одного государства немцев, разделенных в результате территориальных изменений, произошедших в Европе после 1918 года, выглядело если не приемлемым, то, по крайней мере, понятным.

Первыми кандидатами на возвращение «в лоно своей великой германской родины» становились Саарская область, находившаяся под управлением правительственной комиссии Лиги наций, и «германская Австрия». Судьба Саара казалась предрешенной, а вот в Вене возникли серьезные затруднения. Федеральный канцлер Австрии Энгельберт Дольфус, убежденный христианин, защищавший социальную доктрину католицизма, стал рьяным противником гитлеровской политики. Летом 1934 года его смертельного ранили участники неудачного пронацистского путча, но позиция Муссолини в тот момент не позволила совершить аншлюс.

В то же время способность Гитлера развязать новую войну не принималась всерьез в Лондоне и Париже, так как соотношение сил, ресурсов и потенциалов в середине 1930-х гг. выглядело в их пользу. Кроме того, Германия не имела надежных партнеров, даже ее отношения с фашистской Италией были далеко не близкими. «Он мне не нравится», — с разочарованием говорил итальянский премьер Бенито Муссолини, иронично называвший суетливого фюрера то «болтливым монахом», то «имитатором». В последнем определении, кстати, заключалась большая доля истины.

Таким образом, бывшие союзники по полям сражений под Верденом и Пашендейлом особенно не беспокоились и, к раздражению консерватора Черчилля, занимавшего кресло в палате общин, всерьез обсуждали насущный вопрос о сокращении французской армии мирного времени до размеров Рейхсвера. Миротворцы собирались «разрядить напряженность» в международных отношениях в Европе и не давать Берлину формального повода для видимого беспокойства по вопросу о дисбалансе сил. Объективная слабость позиции европейских лидеров заключалась в их наивном желании постоянно вести с Гитлером бесконечные переговоры, чтобы связать эксцентричного политика разными обязательствами или, на худой конец, загнать его в глухой угол, лишив возможности маневра.

13 января 1935 года 90 % избирателей Саара проголосовали за присоединение к рейху. В соответствии с директивами Коминтерна, местные коммунисты тоже послушно одобрили включение «красного Саара» в состав «будущей пролетарской Германии». Гитлер одержал первую моральную победу и вдохновился ее результатами, чтобы далее освобождать рейх от «версальских оков».

Спустя два месяца фюрер неожиданно заявил о достижении германской авиацией паритета с британской. 16 марта состоялось введение всеобщей воинской повинности и началось преобразование Рейхсвера в Вермахт^* в составе скромных 36 дивизий. Вечером того же дня с Гитлером беседовал главный идеолог и руководитель внешнеполитического управления нацисткой партии рейхсляйтер Альфред Розенберг. Он сказал фюреру: «Если бы французы обладали отвагой, то в Париже сейчас бы зажужжали моторы бомбардировщиков». «Думаю, мы выкрутимся», — ответил ему рейхсканцлер.

И они выкрутились.

Возмущенная реакция Британии, Италии и Франции свелась к апрельскому заявлению о невозможности мириться с односторонними нарушениями договоров. Но англичане и итальянцы высказались против введения каких-либо антигерманских санкций, не говоря уже о военном давлении на рейх. Кровавые призраки Вердена и Пашендейла все время мерещились победителям в Великой войне, несмотря на все их превосходство. Так видимая сила, лишенная скрытой воли, превращалась в пагубное безволие. В итоге Рим получил молчаливое согласие партнеров на свободу агрессивных действий в Африке против беззащитной Абиссинии, а Берлин — возможности для дальнейшего строительства и укрепления Вооруженных Сил. По количеству молодых призывников, ежегодно вступавших в военную службу и получавших необходимую подготовку в войсках, немцы имели очевидное превосходство над французами.

Сравнительная численность призывников (в тысячах) в 1934—1938 годах

В ответ на грозное бряцание оружием Франция 2 мая заключила с СССР договор о взаимопомощи, не имевший, однако, военной конвенции. И хотя обе стороны еще не ратифицировали соглашение, Гитлер немедленно использовал возникший предлог для последней атаки на версальские ограничения и вновь повысил ставки, не ожидая серьезного отпора.

18 июня — в 120-ю годовщину совместной победы британцев и пруссаков над французами при Ватерлоо — внешнеполитический советник имперского правительства Иоахим фон Риббентроп после непростых переговоров добился заключения англо-германского военно-морского соглашения. Отныне общий тоннаж надводных кораблей Кригсмарине^* мог составлять 35 % от соответствующего тоннажа кораблей Королевского флота, по подводным лодкам — 45 %, а при особых обстоятельствах — и 100 %. Тем самым руководители британского адмиралтейства во главе с первым лордом Болтоном Эйрс-Монселлом хотели установить жесткий предел для германской военно-морской программы и не допустить повторения ситуации начала века, когда немцы упорно стремились догнать англичан по соотношению сил флотов. Как будто большой беды для туманного Альбиона не произошло. Британская империя сохранила убедительное преимущество и доминирование в Мировом океане, а до начала Второй мировой войны немецкую кораблестроительную программу не удалось выполнить даже наполовину. Но соглашение окончательно поставило крест на версальских ограничениях, переставших существовать. Поэтому Гитлер назвал 18 июня 1935 года «самым счастливым днем в жизни», хотя Третий рейх никогда не мог даже приблизиться к морскому паритету с Великобританией.

Одновременно самоуверенный фюрер сделал неизбежный вывод о том, что средствами неприкрытого шантажа и военного блефа от «коллективного Запада» можно добиться любых уступок, лишь бы они минимизировали угрозу прямого конфликта. «Он будет отвоевывать позиции Германии сантиметр за сантиметром», — с удовлетворением записывал в дневнике Розенберг.

Версаль: позиция неучастников

Роковая дорога на Мюнхен имела две широкие полосы.

Западные союзники потеряли необходимую устойчивость еще в 1918—1919 гг., когда за пиршественным столом победителей не нашлось места для России в лице полномочных представителей Верховного правителя адмирала Александра Колчака. Накануне Февральской революции русские войска в Европе связывали 120 дивизий неприятеля (46 %), а в Азии — еще 29 турецких дивизий (54 %). Без самоотверженных российских усилий на огромном Восточном фронте, поглотившем практически половину сил германской коалиции, Франция и Великобритания потерпели бы разгромное поражение на континенте еще в 1914 году. Октябрьский переворот и похабный Брестский мир продлили сопротивление Центральных держав, но уже не могли изменить предрешенного исхода войны.

В декабре 1918 года — вскоре после заключения Компьенского перемирия — князь Георгий Львов, бывший в Париже одним из руководителей Русского политического совещания (РПС), выступавшего на международной арене от имени Российского государства с временной столицей в Омске, беседовал с премьер-министром Франции Жоржем Клемансо и министром иностранных дел Стефаном Пишоном. Между ними состоялся важный диалог. По мнению Львова, в случае поражения Белых армий и успеха ленинцев Франции скоро и неизбежно будет угрожать германо-большевистский союз. Следовательно, борьба с коммунистами превращалась из проблемы национальной в международную. Но оказанной союзниками помощи Белым армиям не хватило. «Разорение и потрясение, пережитые Россией, сделали ее совершенно непохожей на прежнюю», — впоследствии признавал Черчилль.

«Непохожей» — еще мягко сказано.

И предупреждение Львова оказалось буквально пророческим.

Твердокаменные большевики питали любви к германским империалистам не больше, чем к британским или французским. Но руководители ВКП(б) твердо помнили важное положение ленинской доктрины о том, что большая война способна спровоцировать социальный взрыв и пролетарскую революцию, для чего необходимо играть на непримиримых противоречиях между капиталистическими странами. Следовательно, всякие заключенные соглашения и союзы рассматривались членами Политбюро ЦК ВКП(б) лишь с точки зрения практической пользы или вреда для главной перспективы: конечной советизации Европы. Еще делегаты VII съезда, состоявшегося в 1918 году, предоставили руководящим органам Коммунистической партии особые полномочия в любой момент разорвать все мирные договоры с империалистическими и буржуазными государствами или объявить им войну. «Революция победившей страны должна рассматривать себя не как самодовлеющую величину, а как подспорье, как средство для ускорения победы пролетариата во всех странах», — писал Генеральный секретарь ЦК РКП(б) Иосиф Сталин в концептуальной работе «Октябрьская революция и тактика русских коммунистов» примерно тогда, когда Гитлер в ландсбергской тюрьме работал над рукописью собственного программного сочинения, известного как «Моя борьба».

Советско-германский союз вполне соответствовал ленинской стратегии.

В рамках секретного военного сотрудничества, продолжавшегося в 1922—1933 гг., в СССР были подготовлены для Рейхсвера 30 командиров бронетанковых войск, около 130 первоклассных пилотов и около 100 летчиков-наблюдателей в качестве инструкторов-преподавателей. Приход к власти Гитлера и его антисоветская риторика резко охладили двусторонние отношения, но не снизили объективной ценности Германии как тарана, способного нанести удар по «коллективному Западу» и разрушить непрочный мир в буржуазной Европе. Обе стороны могли возобновить сближение в любой момент, и Кремль — вопреки всей антифашистской пропаганде, адресованной «полезным идиотам» как внутри СССР, так и за его пределами — неоднократно давал понять Берлину о готовности к серьезному диалогу.

29 марта 1935 года, вскоре после введения всеобщей воинской повинности в рейхе, влиятельный британский политик и лорд-хранитель печати Энтони Иден посетил Москву. В доверительной беседе с ним Сталин вдруг коснулся германского вопроса: «Мы не стремимся к изоляции Германии. Наоборот, мы хотим жить с Германией в дружеских отношениях. Германцы — великий и храбрый народ. Мы этого никогда не забываем. Этот народ нельзя было надолго удержать в цепях Версальского договора. Рано или поздно германский народ должен был освободиться от версальских цепей. Мы — не участники Версаля, и мы поэтому можем судить о Версале свободней, чем те, кто участвовал в его создании».

«Мы не участвовали, с нами можно разговаривать», — так звучал подтекст. Можно представить себе, как удивился Иден.

Вождь ВКП(б) явно рассчитывал на то, что его благожелательное заявление тем или иным способом дойдет до Гитлера, продолжавшего укреплять собственные позиции. Но он пока в Сталине не нуждался.

В то же время фюрер и лидеры «коллективного Запада» не могли оценить грандиозных масштабов гонки вооружений в СССР. «Нет никакого понятия о том, что творится на Востоке», — отмечал Розенберг. Страна за железным занавесом, покрывшаяся плотной сетью колхозов и лагерей, превратилась в огромный цех по производству военной продукции. Если по состоянию на 1 января 1932 года в войсках РККА насчитывались 1446 танков и 213 бронеавтомобилей, то два года спустя — 4847 танков, 2897 танкеток, 50 самоходных артиллерийских установок и 325 бронеавтомобилей (в том числе 266 с пушечным вооружением) — больше, чем в армиях Великобритании, Германии и Франции вместе взятых. Если в 1935 году численность личного состава Вермахта лишь планировалось довести до показателей в 550 тыс. человек, то численность личного состава РККА уже составляла 960 тыс. В 1936 году Вермахт имел 36 пехотных и 3 танковых дивизии, 2 кавалерийских и 1 горнострелковую бригады, а РККА — 97 стрелковых и 32 кавалерийских дивизии, 30 танковых и 3 стрелково-пулеметных бригады, а также 2 отдельных танковых полка и 6 танковых батальонов резерва Главного командования. Паровой каток Красной армии казался несокрушимым.

Военное производство в СССР в 1930—1936 годах

Послевоенная и популярная до сих пор сталинская версия о том, как коварные «западные демократии» в 1935—1938 гг. расчетливо позволяли усиливаться нацистскому рейху, чтобы хитроумно направить его жестокую агрессию против миролюбивого Советского Союза — не более чем пропагандистская фантазия. Вторая мировая война стала демографической катастрофой для его народов и унесла жизни 27 млн человек. Поэтому требовалось оправдать внешнюю политику руководителей ВКП(б), которые сначала обеспечили нацистам безопасный тыл на Востоке, а затем позволили им беспрепятственно развернуть 192,5 дивизии на западных границах СССР и совершить внезапное нападение.

В 1935—1938 гг. Гитлер не только не имел оперативных планов и необходимых ресурсов для ведения войны против СССР, но и практических возможностей для подобной кампании, так как между двумя социалистическими государствами отсутствовала общая граница. По причине недостатка сил, средств и слабости военно-промышленного комплекса не мог Вермахт воевать с Красной армией и в 1939 году. Необходимые условия для германского вторжения в СССР, начиная с секретной подготовки немецких летчиков и танкистов в период Веймарской республики, создавали не англичане и французы, а члены Политбюро ЦК ВКП(б). В своих действиях они руководствовались ленинской доктриной и целями коммунистического движения, а не интересами государственной обороны и защиты населения от потенциального агрессора.

В качестве допустимого утверждения для дискуссионного обсуждения, вероятно, можно предположить, что даже летом 1941 года Германия не была готова к тому, чтобы долго и успешно воевать на огромном Восточном фронте. Злосчастную операцию «Барбаросса», рассчитанную всего на шесть-семь недель, Гитлер начал от безысходности общего положения Третьего рейха, зажатого между Британской империей и Советским Союзом, как о том после частных разговоров с фюрером свидетельствовал Розенберг. Сталин же все предшествующие годы мог цинично выбирать — с кем, против кого и с какими последствиями ему «дружить». А за возможные «ошибки» великого вождя расплачивалось население СССР.

Вахта на Рейне

В 1935 году Гитлер захватил инициативу. Безвольные реакции британского и французского правительств на германские демарши, по существу не имевшие под собой сильной позиции и опиравшиеся лишь на грубый блеф со стороны единственного человека, заслуживают осуждения историков. Определенную роль здесь играл не только приобретенный травматичный опыт Великой войны, но и специфический имидж самого рейхсканцлера. Ведь в тот момент фюрера совсем не воспринимали в качестве ненавистного тирана с людоедскими замашками.

Даже принципиальный Черчилль колебался в своих оценках. С точки зрения будущего британского премьера, Гитлер, чья стремительная карьера опиралась не на патриотизм, а на ненависть, «выпустил на волю ужасных демонов». Но при работе над рукописью книги «Великие современники» («Great Contemporaries») сэр Уинстон совсем не исключал вероятной ситуации, когда эксцентричный фюрер станет «приятным и лояльным политиком», отмечая его разнообразные качества, заслуживавшие внимания читателей. Гитлер в свою очередь умело мог взять паузу, вдруг показывая умеренность в претензиях и даже договороспособность. Вся его тактика сводилась к коротким и резким действиям с последующими перерывами, позволявшими копить энергию и уверенность для очередного натиска на слабовольных противников.

Пример оказался заразительным.

Осенью 1935 года Муссолини объявил войну Абиссинии, назвав ее для Италии «битвой за место под солнцем». Но «битва» в далекой Эфиопии против почти безоружного народа с применением современного оружия и отравляющих веществ затянулась до мая следующего года. Европа встретила агрессию дуче в Африке вялыми протестами и половинчатыми мерами, а Гитлер вновь убедился в благоприятной возможности ломать устоявшийся порядок в Старом Свете. Теперь фюрер решил ввести войска в демилитаризованную Рейнскую область, игравшую со времен Версальского мира роль буферной зоны на франко-германской границе, призванной обезопасить Францию от внезапного нападения рейха. В соответствии с условиями договора, Германия не могла создавать укреплений на левом берегу Рейна и в пределах пятидесяти километров от его правого берега, не имела права размещать здесь армейские части и проводить военные маневры.

28 февраля 1936 года Франция ратифицировала франко-советский пакт. В то же время французские дипломаты предложили обсудить возможность заключения франко-германского соглашения. 7 марта министр иностранных дел рейха Константин фон Нейрат предложил послам Британии, Франции, Бельгии и Италии заключить целый пакет долгосрочных соглашений, предусматривавших в том числе ограничение военно-воздушных сил, договоры о ненападении и т. п. Важный прием состоялся утром, а в полдень Гитлер заявил в рейхстаге о намерении «вернуть Германии Рейнскую область», куда почти одновременно с неожиданной речью фюрера вошли части Вермахта. Местные жители встречали военнослужащих с цветами и радостными приветствиями, не скрывая, впрочем, доли беспокойства по поводу возможных последствий.

В Европе новость действительно прозвучала как гром среди ясного неба.

Гитлер впервые рисковал столь откровенно и отчаянно. В случае вооруженного конфликта почти 200 дивизий Франции и ее европейских союзников буквально раздавили бы Вермахт. Для немецкого отступления хватило бы даже решительной демонстрации. Но члены британского кабинета сэра Стэнли Болдуина, о рождении которого на свет позже откровенно сетовал Черчилль, сослались на отсутствие непосредственной угрозы для французской территории. «Немцы лишь возвратились в свою собственную страну, — сообщала печать. — Что бы мы чувствовали, если бы нас не пускали в течение десяти или пятнадцати лет ну, скажем, в Йоркшир?» Премьер-министр Третьей республики Альбер Сарро мгновенно нашел оправдание для собственного пацифизма в пацифизме Болдуина. Жители Рейнской зоны волновались напрасно.

Гитлер ликовал в очередной раз, а немецкие генералы, сначала убеждавшие его отказаться от опасной авантюры с непредсказуемыми последствиями, чувствовали себя смешными. «Франция уже не сможет больше обеспечивать гарантии Чехословакии, ибо это окажется невозможным с географической точки зрения», — с горечью сказал 11 марта Черчиллю Пьер Фланден, занимавший пост министра иностранных дел в кабинете Сарро и срочно приехавший в Лондон.

Расстояние от Версаля до Мюнхена сильно сократилось.

Окончание в следующем номере