Ужгород в ту пору, когда я приехал туда в первый раз, был административным центром Закарпатской области Украинской советской социалистической республики — УССР. Закарпатье до 1944 года было настоящей заграницей, даже более настоящей, чем республики советской Прибалтики. Напомню, что земли современной Эстонии и Латвии, за исключением Курляндии, отошли к России по итогам Северной войны 1700—1721 гг. В результате разделов Польши Россия получила территорию нынешней Литвы. В составе Российской империи они были вплоть до подписания позорного Брест-Литовского мира, т. е. до марта 1918 года. Земли Закарпатья с XVII столетия, если не раньше, пребывали в составе Австрии, и до границ России отсюда было очень далеко.

В экспозиции Ужгородского краеведческого музея, насколько мне запомнилось по первому посещению, история этого края была представлена следующим образом. В начале своей многовековой истории Ужгород был пограничным форпостом Киевской Руси на границе с жестокими и воинственными хунгарами, или мадьярами. В XIII веке через Карпаты прошли полчища монголов, которые сожгли и уничтожили стоявшие на их пути населенные пункты, включая Ужгород. После распада Киевской Руси он стал частью Венгерского королевства. В последующие века эти земли оспаривали друг у друга турки, венгры, австрийцы, трансильванцы, поляки. В конце концов в XVI—XVII вв. они были включены в состав владений Габсбургов, где и оставались до осени 1918 года.

После распада Австро-Венгрии большая часть Закарпатья отошла к Чехословацкой республике. Ужгород стал административным центром Подкарпатской Руси. В середине 1990-х гг. старые русские пражане рассказывали мне о том, что в эпоху Первой республики чешские власти выплачивали подъемные своим гражданам, которые решили переселиться из центральных районов страны в Подкарпатскую Русь. В результате расчленения Чехословацкого государства Третьим рейхом в 1938—1939 гг. этот регион до 1944 года стал частью Королевства Венгрия, которым правил регент адмирал М. Хорти. После окончания Второй мировой войны специальным соглашением между правительством Чехословакии и Советского Союза Закарпатье было присоединено к СССР и стало областью в составе советской Украины.

Чем было продиктовано такое решение советского руководства? Можно предположить, что Сталин, следя за событиями Первой мировой войны по газетным сообщениям из своего сибирского далека, куда попал за пораженческую агитацию, запомнил следующее. Зимой 1914/1915 гг. русские войска вели тяжелые и кровопролитные бои за овладение Карпатскими перевалами. Их целью был прорыв на Венгерскую равнину. В случае успеха они выходили на оперативный простор, захватывали инициативу в свои руки и имели, таким образом, шанс изменить ход войны в свою пользу. По-видимому, он считал необходимым для СССР держать под своим контролем Карпаты, дабы в случае военного конфликта с западными державами советской армии не потребовалось штурмовать Карпатские перевалы, как это было когда-то.

Дважды за послевоенные десятилетия его расчет оправдался. Первый раз осенью 1956 года, когда советские войска вступили на территорию Венгрии для подавления народного антикоммунистического восстания. Второй раз в августе 1968 года, когда советскими войсками и их союзниками была уничтожена Пражская весна.

Со слов старших я запомнил только то, что в 1968 году в Чехословакии произошла какая-то «заварушка». Летом 1970 года я с мамой ходил в кинотеатр «Россия», где в малом зале демонстрировали хронику и документальное кино. Там шел фильм «Чехословакия. Год испытаний». Что я запомнил? Людей, по большей части молодых, кричащих: «Русские оккупанты, убирайтесь домой!». Уличные демонстрации и митинги. Интервью с какими-то людьми. Советские танки на улицах Праги, и чехи, которые эти танки пытались поджечь. Может, это уже плод моих поздних фантазий, но, кажется, в этом фильме был следующий эпизод. Фасад здания с выбитыми стеклами и подпалинами на стенах. Голос за кадром поясняет следующее. Ночью на одинокую советскую военную автомашину напали плохие чехи, которые хотели завладеть оружием и боеприпасами, перевозившимися в этом автомобиле. Чтобы оружие не досталось врагам, советские солдаты взорвали себя вместе с грузовиком. После трагического инцидента чехи стали на это место водить журналистов и туристов из буржуазных стран, показывать разрушения и рассказывать о том, что советские солдаты специально взорвали себя, чтобы убить как можно больше мирных жителей и нанести ущерб окрестным домам. Вот такие впечатления остались у меня от фильма о чехословацкой «заварушке» 1968 года.

Позднее мне запомнился эпизод, который нам на уроке истории в выпускном десятом классе поведал учитель. Тема была «Социально-политический кризис в ЧССР в 1968 году». Итак, в августе 1968 года на горное шоссе в отрогах Карпат вышли женщины и дети из близлежащего чехословацкого села и перегородили путь советской танковой колонне. Головная машина, экипаж которой не захотел давить женщин и детей, свернул с дороги и сорвался в пропасть. Советские танкисты разбились насмерть. На такой поступок граждан ЧССР спровоцировали их враги, которые хотели отнять у трудящихся завоевания социализма.

Думаю, что примерно с таким же багажом знаний о Пражской весне подавляющее большинство моих сверстников в СССР встретили Перестройку, во времена которой картина, создаваемая советской пропагандой в течение предыдущих двадцати лет, рассыпалась в прах. Тем более что в 1989 году произошла Бархатная революция и чехи сами, как говорится, окончательно расставили все точки над i. Вторжение войск стран Варшавского договора во главе с СССР в августе 1968 года является позорной страницей в истории Советского Союза. И прежнее руководство РФ в начале 1990-х гг. признало вину СССР за подавление Пражской весны.

В судьбе семьи нашей родственницы Татьяны Александровны Гретер, в замужестве Форкош (1924—1984), у которой я гостил в августе 1982 года, отразились едва ли не все коллизии, которые выпали в ХХ столетии на долю русских и россиян. Она приходилась внучкой Карлу Яковлевичу Гретеру (? — 1919), который, по словам родственников, на протяжении ряда лет служил консулом Швейцарской конфедерации в Москве. Не знаю, был ли он дипломатом или, оставив дипломатическую службу, стал совладельцем «Киевского машиностроительного завода Гретер, Криванек и К» в Киеве.

После того как на Украине утвердилась советская власть, завод был национализирован и стал называться «Большевик». Но, как говорили злые языки, еще до захвата власти большевиками деловые партнеры, мягко говоря, объегорили К. Я. Гретера, не то уведя у него важные бумаги, не то выманив крупную денежную сумму. Благодаря такой комбинации он остался ни с чем. Последние годы бывший совладелец завода прожил в своей квартире в большом доходном доме на улице Солянка в центре Москвы. Скорее всего, на этой почве он несколько повредился рассудком. Наверное, он хотел выехать из Советской России в Швейцарию, куда еще до начала Великой войны 1914—1918 гг. перебрались его старшие дочери, выйдя замуж за швейцарских граждан, но не смог. Он умер в Москве и был погребен на Немецком кладбище на Введенских горах в 1919 году. Его неухоженная могила сохранилась, что можно объяснить только чудом. Года два или три тому назад я об этом написал на электронный адрес посольства Швейцарской конфедерации в Москве, но мое послание осталось без ответа.

Вдова Карла Яковлевича, Анна Александровна Гретер (ур. Мейнгардт) (1856—1932), после смерти супруга смогла выехать из Москвы к своим дочерям в Швейцарию. Позднее она перебралась в Прагу, где жила ее самая младшая дочь Наталья Карловна Гретер, в замужестве Рюпе. В этом городе Анна Александровна умерла и была похоронена.

В Советской России остался их единственный сын Александр Карлович Гретер (1881—1957). Окончив гимназию в Москве, он учился в университете города Штутгарт в Германии и, получив диплом инженера, работал в России. В эпоху НЭПа он одно время был сотрудником какого-то предприятия в городе Ревда на Урале, которое взяли в концессию американцы. Едва ли не с 1918 года его регулярно арестовывали органы ВЧК — ГПУ, но, выяснив, что он является гражданином нейтральной Швейцарии, отпускали. В начале 1930-х гг. его предупредили: «Когда мы вас арестуем в следующий раз, вам ваше швейцарское гражданство не поможет. Выводы делайте сами». Вот так в 1933 году А. К. Гретеру с женой и дочерью пришлось эмигрировать из СССР в Чехословакию. По другой версии, их выслали. Вероятно, поводом стало то обстоятельство, что там жила в то время его мать и родная сестра. В Прагу семья Гретер приехала спустя считанные месяцы после кончины Анны Александровны.

Однако, как и многие иноземцы, выросшие в России и считавшие ее своим отечеством, высланный инженер захотел обосноваться поближе к границам бывшей Российской империи. Поэтому, короткое время погостив у своих сестер в Швейцарии, он уехал в Прагу к младшей сестре. Прожив несколько лет в столице молодого Чехословацкого государства, он, к великому недоумению своих родственников, перебрался в Подкарпатскую Русь, в поселок Буштына, который даже маленьким городом нельзя было назвать. Там его семья благополучно пережила смену властей и события Второй мировой войны, а также вхождение Подкарпатской Руси в состав СССР. Уже в 1950-х гг. Александр Карлович приезжал в Москву по делам и пытался разыскать своих родственников, которые по крайней мере в 1930-е гг. жили в Москве. Но, пройдя по известным ему адресам, никого не нашел.

Его единственная дочь вышла замуж за карпатороса, носившего венгерскую фамилию. Причем ей пришлось отказаться от швейцарского гражданства, поскольку ее муж после окончания Второй мировой войны оказался гражданином СССР, а браки граждан СССР с иностранцами были запрещены. Соответственно, советскими подданными стали их две дочери .

Со временем у внучки бывшего совладельца завода наладились связи с родственниками в Москве и Ленинграде. Поэтому я с ней списался заранее и смог приехать в гости.

Уже в первый день моя родственница показала мне практически все городские достопримечательности. Их было не так много. Хорошо сохранившийся замок на горе. Рядом с ним православный храм, правда, странной архитектуры. Потом я понял: до присоединения этих земель к СССР это был либо католический, либо, скорее всего, униатский, греко-католический собор. Остальные достопримечательности я осматривал самостоятельно.

Обычно после завтрака я отправлялся пешком в центр города на прогулку, по пешеходному мосту переходил реку Уж. Здания на противоположном берегу, в особенности те, что вытянулись фасадами вдоль набережной, явно отличались от виденных мною в других городах СССР. Мои наблюдения подтвердила родственница: эти дома были построены по большей части в эпоху Первой Чехословацкой республики.

Несмотря на памятники Ленину и советским воинам-освободителям, плакаты с призывами построить коммунизм (правда, уже без указания на 1980 год) и перевыполнить планы очередной пятилетки, налет «заграничности» ощущался. На улицах я редко когда слышал русскую речь. Разговаривали, как я потом догадался, на диалекте карпаторосов, а также на чешском и венгерском. В киосках Союзпечати продавались журналы из братских стран социализма, чей язык был родным для многих жителей Ужгорода. Чаще всего я видел обложки чехословацких журналов Svět v obrazech и Květy и венгерских Tükör и Magyar Ifjúság (последний был еженедельником Венгерского союза коммунистической молодежи, аналогом советского еженедельника «Собеседник»). С переводом проблем не было. Моя тетушка помимо русского, немецкого и чешского языков хорошо знала венгерский и украинский, немного польский и самую малость румынский.

Итак, после завтрака я отправлялся знакомиться с городскими достопримечательностями. В старинном здании XIX века размещался художественный музей, в синагоге — областная филармония, в венгерской реформатской(?) церкви — какая-то спортивная организация и спортзал. Мое внимание привлек храм, чем-то напомнивший церковь у станции метро Таганская в центре Москвы, знакомую мне с детских лет. Выяснилось, что в ней работает атеистический музей. Поскольку в предыдущие годы я неоднократно бывал в Музее истории религии и атеизма в бывшем Казанском соборе в Ленинграде, то я решил посетить его ужгородский аналог. Насколько я понял, обличительный пафос музейной экспозиции был направлен против униатской церкви. Разумеется, ей вменялось в вину сотрудничество с нацистской Германией и украинскими националистами — бандеровцами. Кто такие бандеровцы, я себе представлял по советским фильмам, и мне эта публика была несимпатична.

Среди разного рода антисоветской литературы, как религиозной, так и, условно говоря, светской, на одной из музейных витрин демонстрировался журнал «Посев» — не помню, один или несколько экземпляров. Но на меня он произвел впечатление, ведь со школьных лет «Посев» и НТС были для меня словами-страшилками. Что такое НТС, я не знал, но, как мне представлялось, это было что-то ужасное. И к этому имеет отношение не менее ужасный журнал «Посев», благодаря которому иностранные шпионы одурачивают простодушных советских людей и превращают их в своих пособников.

Тогда я не знал, что православная церковь, превращенная в атеистический музей, сама по себе является весьма интересным памятником. Она была построена в эпоху Первой республики русскими изгнанниками на собственные более чем скромные средства. Это был храм-памятник русским воинам, погибшим в 1914—1915 гг. в кровопролитных боях в Карпатах, о которых уже упоминалось выше.

В один из дней тетя Таня захотела показать мне средневековый замок в городе Мукачево, на границе с Венгрией. Из Ужгорода мы выехали электричкой и часа через полтора были на месте. Остается только пожалеть о том, что не взял я с собой в ту поездку старенький мамин фотоаппарат!

Даже сугубо штатский человек и неспециалист в области средневекового военного искусства с первого взгляда мог оценить этот замок как неприступную крепость. Наверх вела единственная дорога, поднимавшаяся серпантином. Она заканчивалась небольшой, открытой и довольно ровной площадкой. Для защитников замка, вооруженных луками, арбалетами и дротиками, вражеские воины были как на ладони, перебить их на этой площадке было делом нескольких минут, укрыться здесь невозможно. Замок опоясывал ров, с одной стороны его возвышались крепостные стены, а другой берег представлял собой узенькую перемычку, на которой мог стоять один человек. Обратившись лицом к крепости, он оказывался на краю рва, а за его спиной, может, в метре, был очень крутой склон холма. Но даже если бы удалось втащить на площадку перед воротами осадные орудия, перерубить цепи, которые поднимали мост через ров, разбить ворота и пойти на штурм, то первый же отряд атакующих оказывался в ловушке. Он попадал во внутренний двор, а на галерею по внутренней стороне крепостной стены выбегали лучники и сверху расстреливали вражеских воинов. Рассказывали, что в Средние века только один или два раза врагам удавалось овладеть Мукачевским замком, и то благодаря изменникам, которые ночью тайком открыли ворота и опустили подъемный мост.

Во время этой экскурсии родственница упомянула о том, что ее покойный супруг проходил в Мукачево военную службу. Меня эта подробность заинтересовала, и вот что я услышал от нее. Когда Закарпатье отошло к Венгрии, местные жители стали ее гражданами со всеми вытекающими правами и обязанностями. В соответствии с этим ее будущий супруг был призван на службу в венгерскую армию. Первоначальное военное обучение он проходил в Мукачевском замке (это было то, что в советской армии называли учебкой). Спустя несколько месяцев их часть погрузили в эшелон и отправили на Восточный фронт. Попали они в окрестности Сталинграда. Довольно скоро Юрий, или Дьердь Форкош, сговорился с группой однополчан, которые, как и он сам, скорее всего, были карпаторосами. В ближайшую ночь они тайком пересекли нейтральную полосу и сдались в плен. В советском лагере военнопленных Форкош получил работу переводчика. Поскольку язык карпаторосов близок к русскому, он мог объясняться с представителями администрации. Вероятно, это был лагерь, в котором содержались венгерские военнопленные. В таком случае переводчик со знанием не только венгерского, но и чешского языков был незаменим. Довольно скоро после окончания войны его отпустили домой. Не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что Закарпатье отошло к СССР.

У Юрия Васильевича было два брата, которые в годы Второй мировой войны сражались в рядах сформированного в СССР чехословацкого корпуса под командованием генерала Л. Свободы. Один из них был офицером-танкистом и погиб в ходе боев за Киев осенью 1943 года. Второй брат был тогда, в начале 1980-х, жив и получал все льготы, которые полагались советским ветеранам Великой Отечественной войны. Могу предположить, что эти два брата Форкош тоже попали на Восточный фронт, может, в составе венгерских, а может, словацких воинских частей, там перешли на сторону русских и изъявили желание воевать в рядах чехословацкого корпуса.

Погуляв по городу и купив в букинистическом магазине очередные номера журнала Magyar Ifjúság («Венгерская молодежь»), я возвращался домой к обеду. После обеда я делился своими впечатлениями, а тетушка охотно переводила интересующие меня публикации с венгерского на русский. Опять же сошлюсь на беззаботность, присущую юности: не догадался я взять ручку и записать хотя бы в общих словах переводы. Навскидку припоминаю следующее. Разворот на две страницы с черно-белыми фотографиями — репортаж о летнем концерте Rolling stones на стадионе в австрийской столице. Как о чем-то совершенно обычном, сотрудник «Венгерской молодежи» начинает свой рассказ с того, что его вызывает к себе главный редактор и дает задание: «Что-то мы давно не писали о „роллингах“. Какие они сейчас? Ведь им лет уже не так мало, как в шестьдесят девятом или в семьдесят втором. Поезжайте на их концерт и напишите, что они собой представляют на данном этапе творчества. Тем более что они сейчас будут выступать в Вене. Вот отправляйтесь в Австрию и напишите». И далее, как о чем-то не то что бы обыденном, но вполне реальном, журналист поведал, как приехал в Вену и не без сложностей, но все же купил билет и посетил концерт. Попасть на выступление английской или американской рок-группы в те времена для советского студента было недосягаемой мечтой.

Запомнилась еще одна заметка в другом номере венгерского еженедельника. Отбывающий пожизненный срок в одной из калифорнийских тюрем небезызвестный Чарльз Мэнсон по кличке Иисус-сатана обратился с прошением не то о досрочном освобождении, не то о помиловании. Его просьба была отклонена. Мать убитой его последователями актрисы Шарон Тейт сказала журналистам, что преступления Мэнсона и его подручных не заслуживают снисхождения. Вот так за переводами мы коротали время после обеда.

А вечером тетя Таня мне предлагала: «Ну, Вова, какое телевидение мы будем смотреть, чешское, румынское, венгерское?» Я отдавал предпочтение телевидению Венгерской народной республики. В один из вечеров в программе новостей скороговоркой сообщили: Министерство культуры ВНР закупило для проката в кинотеатрах социалистической Венгрии американскую экранизацию рок-оперы «Иисус Христос — суперзвезда». Во весь экран крупным планом показали лицо актера, игравшего Христа, причем не фотографию, а кадр из фильма. И еще до отъезда в Москву я успел купить в киоске Союзпечати венгерский журнал «Фильм, сцена, музыка», в котором цветные кадры из фильма занимали целый разворот.

Помимо «Венгерской молодежи» я покупал чехословацкий журнал Svět v obrazech. Мне он был интересен тем, что там публиковались серии очерков исторической тематики. Здесь для меня самым лакомым куском были статьи, посвященные древнеамериканским цивилизациям, точнее иллюстрации к ним. Другая серия была посвящена истории мореходства и тесно связанного с ним пиратства. Дома я такие страницы аккуратно вырезал ножницами и подклеивал в специальный альбом. Спустя несколько лет я это показывал своим ученикам на уроках в школе. Но, пожалуй, главной приманкой для меня было то, что в журнале печатали небольшие материалы справочного характера про английских и американских рок-исполнителей. С тех давних времен у меня сохранились вырезки про Сьюзи Куатро и группу Yes. Кстати, в том же журнале как-то целый разворот был посвящен американскому боевику «Рейд на Энттебе». Об этой операции, предпринятой израильскими коммандос несколько лет тому назад, я читал в еженедельнике «Новое время», равно как и о самом фильме, который советские критики ругали.

Домой я увез с собой из Ужгорода толстую пачку чехословацких и венгерских журналов — себе и своим друзьям.

На следующий год родственница помогла мне купить путевку в местном туристическом агентстве, и я совершил увлекательное путешествие по Закарпатью на автобусе с остановками в туристических лагерях. Маршрут пролегал вдоль границ с Чехословакией, Венгрией и Румынией. И из окна автобуса можно было увидеть заграницу. Вот так впервые в жизни я смог побывать на стыке трех границ: СССР с ЧССР и ВНР.

Маршрут пролегал через населенные пункты Хуст и Рахов. Мы побывали на Синевирском перевале и у Синевирского озера, воды которого заполняют кратер вулкана, потухшего в незапамятные времена. Там, на перевале, туристам показали памятный знак — небольшой обелиск с надписями, как мне показалось, на немецком и венгерском языках. Он был установлен еще во времена Австро-Венгрии и обозначал географический центр Европы. Увидели мы и еще одну достопримечательность — небольшой водопад у села Яремча.

Тогда же я впервые услышал о Магдебургском праве. Какой-то маленький закарпатский город из тех, что наша группа посетила в ходе путешествия, получил Магдебургское право из рук австрийских монархов несколько столетий тому назад. И уж точно его получил в свое время Ужгород.

В последующие годы я еще дважды посетил Ужгород, в 1986-м и в 1988 году, ездил в Мукачево и Невицкое, к развалинам средневекового замка. К сожалению, дочери моей тетушки не унаследовали родственных чувств в той мере, в какой ими была наделена их родительница, а распад СССР и события на Украине сделали дальнейшие поездки туда невозможными.

Зато за прошедшие 30 лет мне удалось трижды побывать в Праге и единожды в Вене, каждый раз вспоминая о том, что мое личное знакомство с Австро-Венгрией и Чехословакией началось с города на реке Уж в 1982 году.