…Моя любовь к русскому Авелю не нуждается даже в молитвах о поддержании ее. Пусть не всегда были подобны горнему снегу одежды белого ратника, — да святится вовеки его память!

Иван Бунин «Смелее вперед по дороге долга»

Во всероссийской драме Белого движения личная история Михаила Гордеевича Дроздовского, который уподобился одинокому и бедному рыцарю-крестоносцу, занимает особое место. Короткая жизнь этого незаурядного офицера, прожившего всего 37 лет, стала сгустком нервной воли, борения и отчаянных усилий, не только менявших окружавшее его пространство, но и влиявших на выбор современников. Она вместила в себя редкий по доблести жертвенный подвиг, основанный на добровольном, почти монашеском самоотречении от благ и выгодных приобретений. Дроздовский часто шел против течения, поступал вопреки житейским обстоятельствам и сам их создавал, отвергая покорный фатализм. Источником, питавшим его человеческую прочность, служила сила духа, бывшая следствием доброй семейной традиции, веры в Бога, неустанного самовоспитания и высокой взыскательности к себе.

Кадет, юнкер, офицер

Михаил Гордеевич Дроздовский, происходивший из потомственных дворян Полтавской губернии, родился 7 (19 н. ст.) ноября 1881 года в Киеве, в семье участника первой Севастопольской обороны майора Гордея Ивановича Дроздовского (1835—1908), заведовавшего хозяйством в Киевском пехотном юнкерском училище, и его супруги, Надежды Николаевны (1844—1893), урожденной Дириной, дочери отставного полковника Русской Императорской армии. В 1887 году в Полтавской губернии отец будущего генерала купил у родного брата Ильи Ивановича небольшое имение в окрестностях Прилук общей площадью в 12 десятин (около четырнадцати гектаров), и для большой семьи это приобретение за полторы тысячи рублей считалось достаточно скромным землевладением.

У Михаила было три старших сестры — Юлия (1866—1922), Ульяна (1869—1921), Мария (1870 — ?) — и младшая Евгения (1873 — ?). Надежда Николаевна скончалась от порока сердца, когда ее сыну еще не исполнилось двенадцати лет, и воспитанием мальчика занималась Юлия Гордеевна, ставшая позднее сестрой милосердия в Харбинском госпитале во время русско-японской войны 1904—1905 гг. и награжденная серебряной медалью. Дроздовский сохранил к ней благодарность и искреннюю привязанность до конца своих дней. Юлия Гордеевна так и не устроила собственной семейной жизни. В годы Великой войны она тяжело болела, в 1920 году вместе с чинами дроздовских частей покинула Россию и ненадолго пережила своего знаменитого брата. Скончалась Юлия Гордеевна в Греции и была погребена зимой 1922 года на русском кладбище в Пирее. Гордей Иванович, по отзывам сына — «идеально честный и благородный человек», дослужился до чина генерал-майора и должности командира пехотного полка, вышел в отставку и скончался зимой 1908 года. Офицеры и солдаты на руках пронесли гроб с телом заслуженного воина до могилы на черниговском кладбище.

В детстве Мишу в семье баловали, но баловством не испортили. Позже Юлия Гордеевна вспоминала о брате как о самостоятельном и любознательном, впечатлительном и нервном мальчике, отличавшемся скрытностью и замкнутостью характера. Тяга ко всему военному, от солдатских рассказов до деревянных сабель, проявилась у него с детства. Стихи, истории, детские рисунки — все посвящалось войне.

В десять лет Мишу отдали в Полоцкий кадетский корпус, но вскоре перевели в Киевский Владимирский корпус, который Дроздовский закончил при среднем балле в 8,06 из двенадцати возможных. Оказывается, природная замкнутость неплохо сочеталась с шалостями и прочими кадетскими забавами, вызывавшими неизбежные взыскания и наказания вплоть до помещения под арест. Вместе с тем однокашники ценили Михаила, обладавшего, по отзывам воспитателей, выдающимися способностями и столь же незаурядной ленью, своенравностью и изобретательностью во всевозможных проказах. Бесстрашный подросток мужественно признавал вину за совершенные проделки, наказаний не страшился и за товарищей по корпусу не прятался. С взрослением лень прошла, и по окончании корпуса в 1899 году Дроздовский, прибыв из Киева в Санкт-Петербург, вступил в службу юнкером рядового звания в прославленное Павловское училище.

Знаменитое учебное заведение, называвшееся до 1894 года первым военным, выпускало пехотных офицеров преимущественно в Гвардию и заслуженные армейские части со славной историей. Юнкера-павловцы были одним из парадных символов императорской столицы, и в повседневной службе «павлонам» приходилось нелегко. От них сурово требовали не только прилежания и железной дисциплины, но и молодцеватости, тщательного соблюдения бесчисленных правил и условий, бесконечно регламентировавших юнкерскую жизнь.

Солнечный и теплый Киев сменился сырой и серой столицей, а родной корпус — неприветливым училищным зданием на провинциальной Большой Спасской улице Петербургской стороны, напоминавшим каменный ящик. «Это мрачная серая казарма, даже не старинная, — писал в мемуарах однокашник Дроздовского юнкер Олег Пантюхов, ставший позднее доблестным гвардейским офицером, Георгиевским кавалером и Старшим Русским Скаутом. — И внутри не высокие залы, а очень низкие коридоры и комнаты. Пахнет мастикой, которой усердно натирается паркетный пол, который, кажется, является главным украшением». Здесь царили муштра, ответственность и безукоризненный порядок внутренней жизни.

Внешний вид «павлонов», особенно при выходе в город, должен был быть идеальным. «Все, что было на юнкере медного, герб на шапке, бляха на поясе, вензеля на погонах, пуговицы, все было начищено толченым кирпичом и блестело ослепительно. На шинели ни пушинки и все складки расправлены и уложены, — вспоминал в эмиграции «павлон» и офицер Л.-гв. Семеновского полка Юрий Макаров. — Перчатки белее снега. Сапоги сияли. Башлык, если дело было зимою, сзади не торчал колом, а плотно прилегал к спине, спереди же лежал крест-накрест, правая лопасть сверху и обе вылезая из-под пояса ровнехонько на два пальца, не больше и не меньше. В таком великолепии собирались юнкера перед зеркалом, оглядывая себя и друг друга, и всегда еще находя что-нибудь разгладить, подтянуть или выправить». За недостаточно четкий рапорт юнкера следовал непременный разворот. «Подучитесь, как рапортовать, и тогда явитесь снова», — назидательно говорил дежурный офицер. Правда, пресловутый и типичный для кавалерийских военно-учебных заведений «цук» в стенах Павловского училища отсутствовал: выговоры и замечания от старших юнкеров младшим если и делались, то по делу и в серьезной, корректной форме.

Вероятно, Дроздовский сначала приуныл: любые пререкания исключались, приказы требовалось выполнять немедленно, а кадетские вольности казались немыслимыми. На первом этапе училищный карцер стал регулярным местопребыванием своенравного юнкера. Дроздовский повесил на дверь карцера визитку, показывая однокашникам, что ему предоставили отдельную «комнату» в училище, и затем понес еще более строгое наказание. Нервный характер столкнулся с дисциплинарной реальностью: в письмах отцу Дроздовский даже высказал намерение оставить учебу. Но Гордей Иванович возражал, и самолюбивый юнкер решил победить собственный характер, в первую очередь при помощи ревнивого отношения к курсу наук и воспитания самодисциплины.

Скоро Дроздовского заметили и стали отличать. «Он имел какую-то симпатию к нашему тифлисскому кадетскому корпусу и частенько приходил в гости к нам, тифлисцам, и садился за наш чайный стол, — вспоминал о Дроздовском Пантюхов, назначенный фельдфебелем роты Его Величества. — Он носил очки, много читал и любил рассуждать о прочитанном. Можно было подумать, что он готовил себя к профессорской деятельности». Действительно, Михаил Гордеевич мечтал о русской военной академии, и на старший курс перешел 13-м из 152-х обучавшихся юнкеров с приличным средним баллом 9,29 из двенадцати. «Решил попасть в Генеральный Штаб во чтобы то ни стало, и попаду, помяни мое слово», — писал будущий генерал сестре Юлии Гордеевне летом 1900 года.

В августе 1901 года младший портупей-юнкер Дроздовский успешно окончил курс наук Павловского военного училища по I разряду, 38-м в списке 141-го выпускника, с производством Л.-гв. в подпоручики Волынского полка, стоявшего в Варшаве. Офицерский корпус Русской Императорской армии получил незаурядного офицера, готового исполнять свой долг и служить примером для подчиненных.

«Моя великая, самая страстная мечта»

Волынский полк, входивший в состав второй бригады 3-й гвардейской дивизии, размещавшейся вместе с другими войсками XXIII армейского корпуса в Варшавском военном округе, относился к так называемой «суконной Гвардии», которой современники называли молодые части гвардейской пехоты, квартировавшие в русской Польше. Столичные гвардейцы (преображенцы, семеновцы, егеря, измайловцы, московцы, гренадеры, павловцы, финляндцы), гордившиеся своей историей, посматривали на полки 3-й дивизии свысока. Однако офицеры Л.-гв. Волынского полка, отличавшегося строгой дисциплиной и исполнительностью, не придавали этому значения.

Полк придерживался твердых традиций. К другим офицерам следовало относиться корректно и сдержанно, к нижним чинам — внимательно и заботливо. Начальственные окрики заменяли дружеские замечания старших младшим. Среди офицерской молодежи волынцев не допускалось, как порой в других полках, хвастовство кутежами, пьянством, пикантными историями, жизнью не по средствам. «Такие разговоры считались неприличными и странными», — подчеркивал первый биограф Дроздовского, посмертно опубликовавший его дневниковые записи в 1923 году в Берлине.

Вместе с тем европейская Варшава считалась завидной стоянкой, и офицеры гарнизона, особенно гвардейских частей, вели светскую жизнь, включая посещение балов-маскарадов, танцевальных вечеров, раутов. У Дроздовского появилось много знакомых в варшавском обществе, следовавших неписаным правилам этикета и сдержанного поведения. Тем не менее долг оставался на первом месте. «Служба несется у нас очень строго, а я, Божией Милостью, оказался единственным офицером в роте и на своей шее должен вынести все занятия с нижними чинами, которые отнимают у меня время с 8 часов утра и до 5.30. вечера, с небольшим промежутком, едва достаточным для отдыха», — писал Михаил Гордеевич в одном из писем.

Волынский полк развил выдержку и исполнительность молодого гвардейского офицера, научил его командовать и подчиняться самому. В редкие свободные от службы часы Дроздовского видели за шахматной доской или в уютной полковой библиотеке, он много читал, занимался и готовился продолжать военное образование. Кроме того, он упражнялся в фехтовально-гимнастическом зале, где с увлечением фехтовал на шпагах и эспадронах, поднимал гири и выжимал вверх общий вес в 3 пуда 7 фунтов (примерно 51 кг), а также ездил верхом, на велосипеде, посещал стрельбище и постепенно становился разносторонним спортсменом. Немало сил отнимала и светская жизнь с ее балами и зваными вечерами. В конце 1903-го — начале 1904 гг. в письме к сестре Юлии Михаил Гордеевич впервые упомянул о возможной женитьбе, однако это важное событие произошло позже и не в Варшаве, а в Санкт-Петербурге.

Осенью 1904 года Л.-гв. подпоручик Дроздовский добился решения поставленной задачи: он успешно выдержал вступительные экзамены и поступил в Николаевскую академию Генерального Штаба. Но будущего генштабиста в те месяцы тянуло на линию огня. «Война, величайший исторический момент — моя великая, самая страстная мечта», — такими словами молодой офицер описывал свои заветные желания и главные приоритеты. Слушатели академии не призывались в войска Действующей армии, но Дроздовский подал рапорт и отправился на театр военных действий в Маньчжурию.

На полях русско-японской войны Дроздовский в чине армейского поручика, которому соответствовал чин гвардейского подпоручика, сражался в рядах 34-го Восточно-Сибирского стрелкового полка I Сибирского корпуса 2-й Маньчжурской армии, зимой 1905 года получил ранение в бедро и показал себя храбрым офицером. За боевые отличия был награжден орденами св. Анны IV степени с надписью «За храбрость» и св. Станислава III степени с мечами и бантом. После завершения боевых действий Дроздовский осенью 1905 года сдал командование ротой сибирских стрелков своему преемнику и вернулся в академию. Но теперь в ее стены на Суворовском проспекте входил не просто отчетливый волынец, но боевой офицер, вскоре произведенный в гвардейские поручики.

Произошли серьезные перемены и в его личной жизни. Летом 1907 года в Санкт-Петербурге Дроздовский обвенчался с выпускницей Василеостровской женской гимназии Ольгой Владимировной Евдокимовой (1883 — ?), происходившей из потомственной дворянской семьи. Вероятно, семейная жизнь с таким незаурядным мужем и перспективным офицером казалась ей яркой и привлекательной. Разочарование наступило позже.

В 1908 году, окончив два класса и дополнительный курс, Михаил Гордеевич за отличные успехи в науках заслужил производство Л.-гв. в штабс-капитаны. В этом чине молодой «академик» — или «момент», как немного иронично их называли в войсках — вернулся в Варшавский военный округ и родной Волынский полк. На боевого офицера, немного прихрамывающего после ранения японской пулей, смотрели с уважением, и перед ним открылось широкое поле профессиональной деятельности. К ней взывали и маньчжурский опыт, и полученные академические знания. Необходимое по цензу командование ротой Дроздовский отбыл в Волынском полку. Осенью 1910 года с переводом в Генеральный Штаб и переименованием в капитаны Михаил Гордеевич получил назначение на окраину Российской империи — офицером для поручений в штаб Приамурского военного округа, находившийся в Хабаровске. Зимой 1911 года он прибыл к новому месту службы, отдаленной, но богатой полевыми поездками, сборами и разведками, проходившими в необычных природных условиях.

Год спустя Генерального штаба капитан Дроздовский вернулся в Варшаву на должность старшего адъютанта окружного штаба с богатыми впечатлениями и новым опытом. Казалось, карьера складывалась, и прекрасная Варшава гостеприимно приняла своего старого знакомого. Но, в отличие от службы в Хабаровске, работа в варшавском штабе оказалась в значительной степени бумажно-канцелярской и скучной.

Семейная жизнь Дроздовского не сложилась и дала первые трещины уже через несколько лет брака. Ольга Владимировна мечтала об оперной сцене, поэтому вопрос о детях, вероятно, откладывался год за годом, пока вовсе не потерял смысл. Отъезд с мужем в медвежий Хабаровск — после богатой впечатлениями красивой жизни в Петербурге и Варшаве — вполне мог казаться молодой женщине, привыкшей к обществу и комфорту, чем-то ужасным, в то время как сцена, цветы и поклонники манили ее все сильнее. «Мы с Ольгой разводимся, — писал в марте 1913 года Дроздовский сестре Юлии. — Всю зиму она учится на драматических курсах, летом собирается играть, зимой опять тоже курсы. Все это, в конце концов, вынуждает нас жить почти все время раздельно, так как иному препятствуют мои служебные обстоятельства. <…> Отказаться от всех своих сценических мечтаний Ольга не хочет, и вот мы порешили, что, очевидно, ничего путного нас в будущем не ждет… Все это, пожалуй, логично и просто, даже, пожалуй, и хорошо, но должен сознаться, что на душе нехорошо, скребут кошки». Бракоразводный процесс супругов начался зимой 1914 года, затянулся на долгие месяцы и закончился разводом.

Личные переживания и крушение семьи отражались на здоровье Михаила Гордеевича: в письмах к сестре он жаловался на нервозность, апатию и бессонницу. Ум и душа искали утоления печалей в живой деятельности. Во время Первой Балканской войны 1912—1913 гг. Дроздовский загорелся желанием отправиться на фронт в качестве советника и вновь услышать свист пуль, но его рапорт был отклонен. «Моя мечта принять участие в Балканской войне почти облеклась в реальные формы, я почти торжествовал, — писал расстроенный капитан 22 ноября 1912 года, — но вчера все рухнуло — категорически воспрещены поездки [на театр военных действий. — К. А.], и я должен сидеть смирно. До каких же пор». Дроздовский страдал от тесных рамок, скованности и невозможности проявить инициативу. Он написал солидный труд, посвященный стратегии сторон в будущей Великой войне европейских держав, к сожалению, утраченный в последующее лихолетье.

Весной 1913 года Михаил Гордеевич увлекся воздухоплаванием и авиацией. По линии Главного управления Генерального Штаба (ГУГШ) Дроздовский отправился из Варшавы в командировку в Крым, в Офицерскую школу авиации отдела воздушного флота, находившуюся под Севастополем. «Летательная перспектива вдохнула в сердце дух живой!» — с радостью писал капитан в одном из писем. За три месяца он совершил двенадцать полетов вне аэродрома, поднимался на высоту более восьмисот метров и провел в воздухе 12,5 часов. Несколько раз авиатор позволял вести аппарат Дроздовскому, летавшему в качестве пассажира (наблюдателя). Он стал брать уроки управления и мечтал совершить первый самостоятельный полет, но… в какой-то момент не сложились летные условия. Так причудливо выглядят развилки истории, ведь летом 1913 года русская авиация могла бы получить замечательного и отважного авиатора. Увидел прикомандированный к Севастопольской школе генштабист и обратную сторону романтического — с земли — воздухоплавания, с панихидами и похоронами летчиков, разбившихся при выполнении служебного долга.

Михаила Гордеевича манило не только небо, но и черноморские глубины. Когда погода не благоприятствовала полетам, Дроздовский находил себе другие занятия. Он отправлялся в море на броненосце на боевую стрельбу, совершил выход на подводной лодке и даже погружался под воду в водолазном костюме. Но приятная командировка в Крым быстро закончилась, и пришлось возвращаться в Варшаву, к нелюбимому «бумагомаранию» в отчетном отделении окружного штаба. «Завален работой, которая мне, к слову, опостылела своей бессмысленностью», — писал Дроздовский сестре.

Канцелярская рутина внезапно закончилась в июле 1914 года.

По мобилизационному расписанию, составленному на случай войны, Генерального штаба капитан Дроздовский получил назначение исправляющим должность начальника общего отделения штаба главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта генерала от кавалерии Якова Жилинского. «Бог знает как далеко от противника, и бесконечно этим удручен, — с сожалением жаловался Михаил Гордеевич, — это уже не война, а те же самые маневры: тут даже орудийного выстрела не услышишь!» Драматический Восточно-Прусский поход русских войск и катастрофа 2-й армии генерала от кавалерии Александра Самсонова стали его первыми впечатлениями Великой войны.

(Окончание следует)

Источники и литература:

Дневник генерала М. Г. Дроздовского. Берлин, 1923.

Дроздовский и дроздовцы / Ред. и сост. Р. Г. Гагкуев. М., 2006.

Кравченко Вл. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи / Сб. Т. I. Мюнхен, 1973.

Макаров Ю. В. Моя Служба в Старой Гвардии 1905—1917. Мирное время и война. Буэнос-Айрес, 1951.

Пантюхов О. И. О днях былых. Семейная хроника Пантюховых. Frankfurt am Main — Maplewood, 1969.

Шлехта В. А. Ген. Шт. полковник М. Г. Дроздовский // Кадетское письмо (Буэнос-Айрес). 1959. Июнь. № 16.