Как будто повторялся 1914 год, и благоприятная внешнеполитическая ситуация вновь ставила на повестку дня актуальный вопрос о новом этапе грандиозного переустройства человечества по марксистским рецептам. Очередная масштабная война, с точки зрения Сталина, взрывала старый мир и рождала буржуазный страх перед неизбежной социалистической революцией. Только в такой искаженной перспективе рассматривали международные отношения верные ленинцы-сталинцы, находившиеся в плену примитивной большевистской идеологии.

Опубликованные документы и другие источники показывают, что большевистская игра на острых противоречиях между гитлеровской и антигитлеровской коалициями заключалась в проведении простого и эффективного курса, формально связанного с именем председателя правительства и народного комиссара иностранных дел СССР Вячеслава Молотова. Выполняя волю «коллективного Сталина» в лице высшей номенклатуры ВКП(б), нарком заявлял нацистам о необходимости заключения совместного политического соглашения, чтобы заложить прочный фундамент для улучшения отношений между двумя державами. В свою очередь представителей «либеральных демократий» Молотов бесконечно упрекал в намерениях навязать советской стороне «неравноправный» договор о создании системы коллективной безопасности, не отвечавший интересам СССР. Подобные демарши вынуждали англо-французских дипломатов вести консультации, уточнять свои предложения, искать новые формулировки. Драгоценное время уходило, затем история повторялась, искусственно созданные проблемы в переговорах предавались гласности…

В то же время пропагандистская кампания в советской печати служила важным инструментом психологического давления на Берлин. Москва раздумывала: с кем из «женихов» заключить наиболее «выгодный брак», кому обещать поддержку огромной Красной армии или благожелательный нейтралитет. Сталин мог бросить свои сто дивизий и 20 тысяч танков на любую чашу весов, но пока тщательно взвешивал выгоду: не Советского Союза и его крепостного населения, а высшей партийной номенклатуры. Таким образом, нацисты и их западные противники помимо желания становились объектом сталинских манипуляций.

Вооруженные силы мировых держав и Польши летом 1939 года

С точки зрения здравого смысла интересы безопасности 170-миллионного населения СССР требовали от большевистской власти предпринять шаги, исключавшие развязывание Рейхом войны — или хотя бы сделать так, чтобы не допустить внезапного нападения Германии на Советский Союз, а в качестве поля боя использовать территорию чужого государства. Варианты существовали, тем более что летом 1939 года по силам и средствам Вермахт выглядел намного слабее Красной армии, а немецкая экономика не могла обеспечить долгосрочных боевых действий. Из-за границы Рейх завозил для своей промышленности 99 % потребляемых бокситов, 95 % никеля, 90 % олова, 80 % каучука, 70 % меди, 50 % свинца, запасов нефти хватало лишь на четыре-пять месяцев. Например, Молотов мог заявить о том, что любое вторжение в Польшу априори будет рассматриваться в качестве непосредственной угрозы СССР, и поэтому агрессор немедленно встретит вооруженный отпор. Положительная или отрицательная реакция Варшавы на подобное решение СССР вряд ли имела какое-либо значение для его практического выполнения. В 1939 году перспектива схватки с сильной Красной армией — особенно после боев с польской армией, готовой мужественно сражаться против агрессора — грозила Вермахту неизбежным поражением.

Прагматичная советская помощь Китайской Республике в ожесточенной борьбе с Японской империей, казалось, свидетельствовала о готовности членов Политбюро ЦК ВКП(б) руководствоваться национальным эгоизмом. С 1937 года Япония прочно увязла в Китае, и, по словам президента Гоминьдана, генералиссимуса Чай Кай-ши, «Москва считала войну Китая против Японии полезной с точки зрения собственной безопасности со стороны Японии». СССР поставлял китайской армии авиацию, бронетехнику и другое вооружение, направлял военных советников. «Лучше воевать в Китае с японскими фашистами, чем в СССР», — вполне трезво заявил Сталин, когда произносил тост на приеме депутатов Верховного Совета СССР в Кремле 20 января 1938 года. В июне 1939 года СССР открыл правительству Китайской Республики кредит на 150 млн золотых долларов для закупки «советских промышленных товаров и оборудования». Приобретенные «товары» и «оборудование» имели существенное значение для военных усилий китайской армии.

Однако с нацистами в Польше Сталин воевать не спешил. Напротив, вождь ВКП(б) собирался обеспечить Адольфу Гитлеру надежный тыл на Востоке и создать рейхсканцлеру необходимые условия для развязывания и ведения большой войны против «либеральных демократий». В ее огне должен был сгореть капиталистический мир Европы, чтобы СССР смог принести зарубежным трудящимся главные социальные достижения большевистского прогресса: НКВД, ГУЛАГ и сталинские колхозы.

Берлинские колебания

31 мая 1939 года Молотов выступил с пространной речью на заседании Верховного Совета СССР, разыграв перед послушными статистами глубокую озабоченность проблемами европейской безопасности. Нарком-миротворец заклеймил Великобританию и Францию за их колебания в деле предотвращения войны и перечислил пункты, по которым следовало достигнуть договоренности. Молотов предложил заключить трехсторонний оборонительный пакт о взаимопомощи, предоставить гарантии безопасности всем государствам Центральной и Восточной Европы, включая страны, граничащие с Советским Союзом, а также определить форму и размеры оказания им немедленной помощи в случае угрозы агрессии.

Вместе с тем Молотов сделал сдержанные реверансы в адрес гитлеровской коалиции: СССР отнюдь не отказывался «от деловых отношений на практической основе» с Германией и Италией, посулив открыть дорогу взаимовыгодной торговле. Кроме того, «деловые отношения» с Рейхом могли помочь СССР урегулировать осложнившиеся отношения с Японией. Ее войска атаковали советско-монгольский плацдарм на восточном берегу реки Халхин-Гол, и в Монголию для усиления 57-го особого армейского корпуса комдива Николая Фекленко направлялись свежие силы. В июне в должности командира его сменил комдив Георгий Жуков, чей взлет на верхушку сталинской военной пирамиды начался с боев на Халхин-Голе.

Сотрудники германского посольства в Москве сразу же изучили программную речь председателя Совнаркома. По мнению посла, графа Фридриха Вернера фон дер Шуленбурга, Молотов «избегал нападок на Германию» и демонстрировал готовность продолжить переговоры. В последние майские дни Гитлер, как позднее показывал Фридрих Гаус, заведовавший юридическим отделом имперского МИД, как будто тоже уже желал «установить более приемлемые отношения между Германией и Советским Союзом». Скорее всего, это был непосредственный результат интенсивного влияния на фюрера рейхсминистра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа, опасавшегося, что англо-франко-советские консультации могут зайти далеко. Позднее он свидетельствовал: «Искать компромисса с Россией [так нацисты называли СССР. — К. А.] было моей сокровенной идеей. Я отстаивал ее перед фюрером потому, что, с одной стороны, хотел облегчить проведение германской внешней политики по отношению к Западу, а с другой — обеспечить Германии русский нейтралитет на случай германо-польского конфликта». Риббентроп сам разработал для графа фон дер Шуленбурга специальную инструкцию, изложив принципиальные тезисы для доверительной беседы с Молотовым:

(при верстке прошу набрать этот фрагмент более мелким кеглем, по сравнению с основным)

• Внешнеполитические интересы Германии и Советской России не сталкиваются, настало время наладить нормальные отношения.

• Германо-итальянский союз направлен не против СССР, а против англо-французского блока.

• Столкновение Германии и Польши не затронет интересов Советского Союза.

• При решении германо-польского вопроса будут учтены русские интересы, насколько это возможно.

• Непонятно, что заставляет Россию играть важную роль в английской политике окружения Германии.

• Англия в очередной раз сохранит приверженность своей традиционной политике, при которой другие государства таскают для нее каштаны из огня.

• У Германии нет агрессивных намерений по отношению к России.

По крайней мере, последний пункт выглядел достоверным. Историкам неизвестны данные о каких-либо гитлеровских замыслах вести войну против Советского Союза летом — осенью 1939 года, не говоря уже об оперативных планах Генерального штаба Верховного командования сухопутных войск. Да они были и технически невозможны, учитывая географическое, экономическое и военное положение Третьего Рейха в тот момент.

Однако Гитлер, познакомившись с майскими тезисами Риббентропа, велел их пока попридержать. Вероятно, фюрера смутили щедрые авансы и обещания учесть «русские интересы» в случае конфликта с Польшей. Кроме того, верный союзник Бенито Муссолини сообщил своему ученику-имитатору о нежелании «форсировать начало европейской войны», а ее подготовка в Италии «может продлиться до конца 1942 года». Нервный нацистский лидер осторожничал, опасаясь быть отвергнутым, и вел себя сдержанно, чтобы не вызвать в Москве «раскатов татарского хохота». Он не хотел пережить унижения от большевиков. По мнению Гитлера, подход к Сталину все же приходилось искать, но с большой аккуратностью и осторожностью. В последних числах мая фюрер решил «пойти на определенный контакт с Советским Союзом», одновременно наблюдая за тем, как Великобритания, Франция и СССР попытаются связать друг друга взаимными обязательствами.

Гарантии опасности

2 июня британский посол Уильям Сидс и временный поверенный в делах Франции Жан Пайяр, работавшие в Москве, вручили Молотову проект пятилетнего соглашения о взаимопомощи между Великобританией, Францией и СССР, предусматривавший и поддержку друг друга, если бы некая европейская держава совершила нападение на Бельгию, Грецию, Турцию, Румынию, Польшу, Латвию, Эстонию или Финляндию. Вторая статья предполагала достижение в кратчайший срок договоренности о «методах, формах и размерах помощи» участникам конвенции. Затем со стороны союзников последовали новые инициативы, но все они встречали возражения непреклонного Молотова и его упреки в злокозненности сделанных предложений. Переговорный процесс буксовал. Министр иностранных дел Британской империи лорд Эдуард Галифакс в Москву не поехал, сославшись на занятость в Лондоне, и отправил вместо себя Уильяма Стрэнга, заведовавшего в МИД центральноевропейским департаментом. Молотов тут же отметил невысокий ранг британского дипломата.

Камнем преткновения в англо-франко-советских консультациях в первую очередь стала судьба трех прибалтийских республик и Финляндии. Москва настойчиво хотела «гарантировать» их безопасность, подкрепляя свои протекторские притязания тезисом о необходимости защиты северо-западных границ СССР. «Иначе, — телеграфировал Молотов 10 июня полпреду в Лондоне Ивану Майскому, — невозможно будет удовлетворить общественное мнение Советского Союза». В 1978 году в частном разговоре с поэтом Феликсом Чуевым Молотов уже не ссылался на мифическое «общественное мнение» безгласных рабочих и колхозников, объяснив собеседнику свою неуступчивую позицию более откровенно: англичане и французы не должны были «мешать наши войскам» после их вступления на территорию соседних стран. Иными словами, большевики, используя разную демагогию, фактически требовали от Парижа и Лондона свободы рук в Восточной Европе.

В чем именно «либеральным демократиям» не следовало мешать Красной армии, бывший нарком не уточнил, но дальнейшая судьба Эстонии, Латвии и Литвы не оставляет сомнений: сталинские «гарантии» безопасности в краткосрочной перспективе означали неизбежную советизацию — от социально-политического переустройства по образцу Монгольской народной республики (МНР), где царил массовый террор по социальному признаку, до прямой аннексии с включением в состав СССР. В глазах настороженных соседей колхозно-лагерная деспотия Иосифа Сталина, не скрывавшая экспансионистских планов, уничтожившая самую крупную поместную Православную Церковь в мире, миллионы крестьян и тысячи собственных командиров, имела слишком плохую и кровавую историю, чтобы заключать с ней военные сделки или полагаться на ее гарантийные обязательства. Поэтому настойчивые требования Молотова о согласованном вводе войск в Прибалтику, Финляндию, Польшу, Румынию под предлогом их защиты от потенциального агрессора вполне естественно не встречали никакого энтузиазма у правительств пограничных государств. В итоге московские консультации с западными союзниками заходили в тупик, но вместе с тем производили нужное Сталину впечатление на Берлин.

Договориться о разделе «сфер влияния»

В первой половине июня Риббентроп все же нашел хитроумный способ донести содержание своей майской инструкции до сведения руководителей ВКП(б). Если это нельзя было сделать непосредственно через Шуленбурга, то следовало использовать агента влияния. Им стал болгарский посланник в Берлине Прван Драганов, готовый послужить советско-германскому сближению. 14 июня он встретился с временным поверенным в делах СССР в Германской империи Георгием Астаховым, пожаловался ему на происки румын и греков — вероятно, не существовало ничего иллюзорнее дружбы «православных народов» на Балканах — а затем перешел к главной теме и начал критиковать англо-советское сближение. Пятый пункт инструкции Драганов, судя по записи в дневнике Астахова, процитировал почти буквально: «Гитлер не станет ждать, пока „политика окружения“ получит еще более конкретное воплощение». Болгарский посланник обличил и поляков, не отдающих Данциг (Гданьск), не уступающих «коридор», провоцирующих войну своим союзом с Англией, закрывающих немецкие школы, газеты и совершающих прочие антигерманские поступки. «В удобный момент немцы потребуют полной расплаты по этому счету, и Польше придется плохо», — предрек собеседник. Он советовал Астахову затягивать переговоры с западными союзниками, разговаривать с ними, но не договариваться: «Вступить в войну вы всегда успеете, не к чему связывать себя лишними обязательствами в отношении стран, от которых вы ничего хорошего не видели». А вот в случае приближения немцев к границам СССР, как уверял Драганов, с ними можно будет найти общий язык, они охотно пойдут на самый широкий обмен мнениями.

Здесь после слов Драганова Астахов сделал в дневнике чрезвычайно важную запись: «Намек на возможность договориться [с немцами] о разделе „сфер влияния“». Таким образом, 14 июня ответственный работник наркомата иностранных дел (НКИД), пожалуй, впервые письменно употребил словосочетание, в итоге определившее дух и смысл советско-германского политического соглашения в виде Московского пакта 1939 года. На свою беду Астахов, верно служивший большевистскому режиму, обеспечивший, по собственному признанию в НКВД, «полную тайну переговоров с Германией», оказался слишком откровенным. Может быть, поэтому в 1942 году он и погиб в ГУЛАГе после пыток, истязаний и позора.

15 июня в Москве нарком Молотов и его первый заместитель Владимир Потемкин приняли приехавшего из Лондона Стрэнга, посла Сидса и нового французского посла Поля Наджиара. Они вручили руководителям НКИД очередной проект соглашения, впрочем, быстро отвергнутый советской стороной. Возражения выглядели длинными и подробными и в первую очередь касались отказа Великобритании и Франции «от гарантирования Эстонии, Латвии и Финляндии». Особое неудовольствие правительства СССР вызвали ссылки на устав Лиги Наций. «Результаты первой беседы и ознакомления с англо-французскими формулировками расцениваются в кругах Наркоминдела как не вполне благоприятные», — лаконично сообщила газета «Известия» заинтересованным читателям не столько в Москве, сколько в германском посольстве.

Гитлер в тот момент целиком сосредоточился на подготовке вторжения Вермахта в Польшу, намечавшегося на конец лета. К 15 июня фюрер получил от главнокомандующего сухопутными войсками генерал-полковника Вальтера фон Браухича план скоротечного разгрома польских Вооруженных Сил путем сокрушительных и концентрических ударов с разных направлений. О своих намерениях он не сообщил даже Муссолини. Концептуально Гитлер согласился с необходимостью определенное время проводить в отношении СССР «политику равновесия и экономического сотрудничества», правда, после решения польского вопроса. Но Риббентроп не видел возможности ликвидировать Польское государство без благожелательного нейтралитета СССР.

С точки зрения Берлина, первым шагом к нормализации советско-германских отношений должна была стать организация экономического сотрудничества. Сталин же по-прежнему хотел добиваться сразу политического соглашения. 17 июня советник германского посольства в Москве Густав Хильгер сообщил наркому внешней торговли СССР Анастасу Микояну о готовности правительства Рейха командировать в советскую столицу ответственного сотрудника отдела экономической политики рейхсминистерства иностранных дел Карла Шнурре «для ведения переговоров о расширении и углублении экономических взаимоотношений». Правительство Рейха, по мнению Хильгера, рассчитывало на успешное завершение будущих переговоров. Но Микоян ответил прохладно и в целом дал понять собеседнику, что без политики не будет и экономики.

28 июня Шуленбург встретился с Молотовым — и вернулся к вопросу, который ранее поставил нарком, о создании «политической базы в отношениях между Германией и СССР». Председатель Совнаркома ответил: «У посла не может быть оснований для сомнений относительно позиции СССР. Советский Союз стоял и стоит за улучшение отношений или, по крайней мере, за нормальные отношения со всеми странами, в том числе и с Германией». Но, с точки зрения Молотова, для этого требовались конкретные предложения. Что от имени своего правительства мог предложить Советскому Союзу германский посол?.. Шуленбург задумался. В советско-германском сближении снова возникла пауза, затянувшаяся до 22 июля.

Скорее всего, между Гитлером и Риббентропом в конце июня — начале июля существовали какие-то личные разногласия по поводу конкретного содержания политических обещаний большевикам. Не исключено, что рейхсминистр считал необходимым дать сразу и столько, чтобы удовлетворить Сталина, а Гитлер еще колебался. Трудно представить, чтобы Молотов позволил себе принципиально возражать Сталину, но в Рейхе, где царила авторитарная анархия, наличие ведомственных точек зрения, отличных от взглядов фюрера, выглядело почти обыденной ситуацией.

На этом фоне Сталин сделал очередной пропагандистский ход.

29 июня «Правда», орган ЦК ВКП(б), опубликовала статью 1-го секретаря Ленинградского обкома партии Андрея Жданова с красноречивым названием: «Английское и французское правительства не хотят равного договора с СССР». На страницах главного партийного органа секретарь ЦК вдруг позволил себе высказать «личное мнение», хотя некие «друзья» автора статьи и не соглашались с ним: дескать, Париж и Лондон коварно отказываются от равноправного соглашения с Москвой. Жданову казалось так, его «друзья» с ним якобы не соглашались, и современники могли трактовать последующие шаги Москвы как угодно. Если СССР качнется в сторону Рейха — победила точка зрения Жданова, если в сторону «либеральных демократий» — его «друзей». Сплошной плюрализм царил на верхах ВКП(б).

Но Шуленбург сразу же прекрасно понял, кто стоял за публикацией в «Правде». Сталин ясно показывал Гитлеру, что не собирается держаться ни за англичан, ни за французов. Вопрос заключался в цене за благожелательный нейтралитет первой танковой державы в случае войны Германии против Польши, Великобритании и Франции. Может быть, Гитлер, пожелавший обождать развития событий две-три недели, и не хотел платить. Но у фюрера не было другого выхода.

Источники и литература:

Безыменский Л. А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2000.

Год кризиса 1938—1939. Документы и материалы. Т. II. М., 1990.

И. В. Сталин: pro et contra. Антология. Т. II / Сост. И. В. Кондаков. СПб., 2015.

Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. М., 2002.

Мюллер-Гиллебранд Б. Сухопутная армия Германии 1933—1945. М., 2003.

Проэктор Д. М. Агрессия и катастрофа. М., 1972.

Риббентроп фон, И. Между Лондоном и Москвой. Воспоминания и последние записи. М., 1996.

СССР — Германия 1939—1941 / Сост. Ю. Г. Фельштинский. В 2 кн. Нью-Йорк, 1989.

Сталин И. В. Вопросы ленинизма. М., 1947.

Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991.

Чан Кай-ши. Советский Союз в Китае. Франкфурт-на-Майне, 1961.