«Воевать с немцами»?

В разгар холодной весны в Москву зачастили иностранные гости.

Вечером 3 апреля 1941 года член ЦК ВКП(б) и 1-й заместитель наркома иностранных дел СССР Андрей Вышинский принял посланника Королевской Югославии Милана Гавриловича и двух его спутников: министра без портфеля Божина Симича (возможно, старого советского агента) и полковника Драгутина Савича. Все трое представляли новое правительство генерала авиации Душана Симовича, недавно совершившего переворот в Белграде. Бывший сталинский прокурор как будто приязненно отнесся к участникам делегации и деловито советовал им придерживаться жесткой позиции по вопросу о государственном суверенитете, которому угрожал Третий рейх. «Югославское правительство должно решительно отстаивать свою независимость, не допускать, чтобы под всякими предлогами немецкие агенты проникли, просочились в разные учреждения, фактически захватили их в свои руки», — заявил советский дипломат. Однако, как только ободрившиеся собеседники заговорили о горячем желании Симовича заключить тесный союз с СССР, бодрый тон хозяина кабинета уступил место холодной сдержанности. «Едва ли целесообразно заключение таких соглашений», — уклончиво ответил Вышинский посетителям, пообещав доложить в правительство о поступивших предложениях.

Посланник Гаврилович и его соратники как минимум рассчитывали на поставки военных материалов из СССР, надеясь получить «все, что можно доставить самолетом» на Балканский полуостров, особенно средства ПВО, дефицитное горючее, автомобильные шины. Сербы хотели пополнить за счет Москвы и материальную часть Королевских ВВС, но наведение подобных «воздушных мостов» не входило в планы секретаря ЦК ВКП(б) Иосифа Сталина, не желавшего пока портить сложные советско-германские отношения. Неизбежный и преждевременный конфликт с нацистами из-за советско-югославского союза¹ вел к утрате внезапности и обесценивал плоды «хитроумной» сталинской политики 1939—1941 гг. При досрочном обострении отношений с Германией войска Красной армии теряли ключевой фактор успеха при подготовке и проведении стратегической наступательной операции, в то время как генерал армии Георгий Жуков, занимавший ответственную должность начальника Генерального штаба РККА, придавал ему исключительное значение.

Вместе с тем расширение театра боевых действий на Балканах и возникновение войны в горной Югославии заставили бы рейхсканцлера Адольфа Гитлера снова распылить собственные силы и вместе с итальянцами увязнуть в борьбе за Средиземноморье. Отсюда и горделивые пожелания Вышинского югославам «отстаивать свою независимость». Чтобы поддержать их морально, Сталин счел целесообразным все же заключить пакт — красивый по форме и ни к чему СССР не обязывающий. В случае нападения третьего государства на одну из сторон-участниц, вторая сторона обещала лишь дружественно отнестись к жертве агрессии и не более того, в связи с чем премьер Симович и его офицеры испытали немалое разочарование.

4 апреля член Политбюро ЦК ВКП(б) Вячеслав Молотов, занимавший должности председателя Совета народных комиссаров и наркома иностранных дел СССР, пригласил на аудиенцию имперского посла графа Фридриха-Вернера фон дер Шуленбурга. Он услышал неприятную новость о желании советского правительства предпринять еще одну акцию «в пользу мира» путем заключения договора о дружбе и ненападении с Королевской Югославией. С деловой точки зрения граф не мог ничего возразить, но посетовал на неподходящий — и даже критический — момент для подписания пакта. Не следовало ли Кремлю еще раз обдумать несвоевременное сближение с Югославией?.. Однако, по словам Молотова, решение его правительства было окончательным, и Шуленбургу оставалось лишь принять переданную информацию к сведению. Гитлер на советский демарш отреагировал раздраженно, получив лишнее доказательство скрытой враждебности со стороны СССР.

5 апреля в присутствии улыбавшегося Сталина состоялось заключение советско-югославского договора. Довольными выглядели Молотов, Вышинский, Гаврилович, Симич и другие участники торжественной церемонии. Когда под утро следующих суток они тепло прощались после хлебосольного банкета, германские войска уже начали активные боевые действия против Югославии и Греции, чтобы добиться абсолютного господства на Балканах и спасти итальянских союзников, терпевших неудачи на греческом фронте. «Поставлен вопрос, всерьез это мы — воевать с немцами, или это есть очередной дипломатический трюк», — сбивчиво записал в дневнике 6 апреля писатель Михаил Пришвин.

Перспектива «воевать с немцами» действительно становилась реальной, так как Гитлер увидел в советско-югославском пакте намерение Сталина припугнуть Германию. Впрочем, новорожденный договор оказался клочком бумаги и ничем не помог Белграду. Под сильными ударами с воздуха и на земле непрочная оборона Королевства начала стремительно разваливаться вместе с национально-территориальным единством страны. «Признаки разложения в армии противника. Только сербы продолжают сопротивление, а македонцы и хорваты складывают оружие», — записал 9 апреля в дневнике начальник Генерального штаба Главного командования сухопутных войск генерал-полковник Франц Гальдер. Параллельно продолжалась отправка свободной пехоты на Восток: в период с 11 апреля по 21 мая немцы перебросили к границам СССР еще 17 дивизий.

Шумел камыш, деревья гнулись

7 апреля в Москву приехал министр иностранных дел Императорской Японии Иосуке Мацуока, возвращавшийся транзитом домой после официальных визитов в Берлин и Рим. Он запомнил слова Гитлера, сказанные им при прощании: «Когда вернетесь в Японию, не стоит сообщать Вашему императору, что не возникает вопроса о конфликте между Германией и Советским Союзом». Таким образом, наиболее боеспособный союзник по Оси, до сих пор уклонявшийся от борьбы с Великобританией, получил информацию чрезвычайной важности. Фюрер проболтался напрасно. Откровенными рассуждениями он невольно подтолкнул Мацуоку позаботиться о безопасности северной зоны интересов Императорской Японии. С учетом скорого столкновения между рейхом и СССР Стране Восходящего Солнца теперь требовались дополнительные гарантии сохранения статус-кво в Маньчжурии, особенно на фоне затянувшейся войны в Китае с агентом «англо-американского капитала» в лице маршала Чан Кайши. Поэтому сразу же в день приезда Мацуока в сопровождении посла, генерал-лейтенанта Исицугу Татекава направился на встречу с Молотовым.

Переговоры возобновились, и основой для их продолжения служила общая заинтересованность сторон в стабильности двусторонних отношений. Статус диалога вырос максимально, когда 12 апреля во встрече Молотова с Мацуокой, Татекавой и советником посольства Фунао Миякавой принял участие Сталин. С его точки зрения, вопрос о советско-японском пакте, «безусловно, назрел», независимо от перспектив присоединения СССР к державам Оси или отношений с Германией. В качестве уступки Мацуока обещал в течение нескольких месяцев решить старую проблему, связанную с ликвидацией японских концессий на Северном Сахалине, существовавших пятнадцать лет².

Одновременно большевики вводили в заблуждение правительство Китайской республики, мужественно сражавшейся с японцами четвертый год и защищавшей, помимо прочего, долгосрочные интересы СССР на Дальнем Востоке. В 1941 году китайский фронт оттягивал на себя более двух третей сухопутных войск Японии. Визиты Мацуоки в Москву смущали Чунцин³, но советский полпред и резидент, старший майор госбезопасности Александр Панюшкин уверял членов Исполнительного Юаня (Кабинета), что речь шла лишь об обычной дипломатической вежливости по отношению к министру иностранных дел Японии и Москва не собиралась приносить китайские интересы в жертву своим эгоистичным целям.

Тем не менее 13 апреля Молотов, Мацуока и Татекава подписали советско-японский пакт о нейтралитете сроком на пять лет. Стороны обещали «соблюдать нейтралитет в продолжение всего конфликта», если одна из участниц «станет объектом военных действий» для других держав, обязались «поддерживать мирные и дружественные отношения», «уважать территориальную целостность и неприкосновенность» друг друга, а также соседних Маньчжоу-Го и Монгольской народной республики. При этом территориальные интересы Китая игнорировались, в связи с чем СССР, с точки зрения Чунцина, грубо нарушил советско-китайские соглашения 1924-го и 1937 годов. «Коммунисты совершенно не признавали незыблемости договоров», — констатировал Чан Кайши, возглавлявший в 1941 году Исполнительный Юань Китайской республики.

Китайские обиды не волновали прагматичного Сталина, поскольку советско-японский пакт стал стратегическим достижением, избавлявшим СССР от близкой войны на два фронта. Вместе с Молотовым они напоили бедного Мацуоку на торжественном банкете и, по рассказам Вячеслава Михайловича, «чуть ли не внесли его в вагон». Отправление поезда задержалось на час, гость тепло прощался с хозяевами и они хором пели песню «Шумел камыш, деревья гнулись» — несколько двусмысленную для успешного завершения переговоров, если иметь в виду ее драматический финал. Министр иностранных дел Третьего рейха Иоахим Риббентроп, как известно, чувствовавший себя в Кремле в 1939 году «словно среди старых партийных товарищей», вполне мог позавидовать незаурядным проводам Мацуоки.

Приезд Сталина на Ярославский вокзал — вне протокола и формальной необходимости — произвел сильное впечатление и на иностранных дипломатов, и на Гитлера с Риббентропом, так как «отец народов» никогда никого не встречал и не провожал. Тем самым он подчеркивал исключительное значение пакта, хотя, например, наблюдательный Пришвин связывал с новым договором неизбежность скорой войны стран Оси против США при нейтралитете СССР.

На вокзальном перроне разыгралась еще одна сцена. Сталин вдруг обнял за плечи сдержанного Шуленбурга и доверительно сказал пожилому графу: «Мы должны остаться друзьями, и Вы должны сделать все возможное, чтобы отдалить этот конец»⁴. Затем секретарь ЦК ВКП(б) неожиданно обратился к заместителю германского военного атташе полковнику Гансу Кребсу: «Мы останемся друзьями вашей страны — чтобы ни случилось»⁵. Удивленному оберсту ничего не оставалось, как ответить коротким согласием. Кто же мог отказаться от дружбы с Иосифом Виссарионовичем?.. Ведь в том и заключался исторический смысл ленинизма как доктрины, чтобы дружить с одними буржуазно-капиталистическими государствами против других в интересах конечного свержения мирового империализма.

Старые большевики, хорошо знавшие криминальные качества Джугашвили, могли бы посочувствовать Шуленбургу: Сталин неоднократно обнимал того, кого в данную минуту не мог уничтожить, но чью судьбу уже предрешил. В свое время так бесславно погибли Николай Бухарин, Николай Ежов, Авель Енукидзе, Александр Сванидзе и многие другие коммунисты, наивно утешавшиеся объятьями с коварным вождем. Нельзя исключать, что Сталин приехал на вокзал и для проводов Мацуоки, и для того, чтобы в неформальной обстановке разыграть перед немецкими зрителями небольшой спектакль о советско-германском добрососедстве. Недаром по свидетельству Густава Хильгера — советника имперского посольства в Москве — в последние мирные месяцы Сталин делал все, чтобы «ублажить Германию» и не дать Гитлеру «никаких поводов для сомнения в лояльности Москвы», аккуратно выполняя положенные поставки на фоне успешных операций войск Вермахта на Балканах и новых немецких побед.

17 апреля в Белграде капитулировали югославы. 23-го в Салониках сдались греки. Теперь за ними оставался лишь остров Крит, служивший ключом к Восточному Средиземноморью.

В тот же день Сталин и Молотов подписали два секретных постановления ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР: № 1112-459 сс и № 1113-460 сс. В соответствии с первым к 1 июня предписывалось создать 10 противотанковых артиллерийских бригад Резерва Главного Командования⁶ и 5 воздушно-десантных корпусов⁷: по два для Киевского Особого военного округа (КОВО), по одному для Западного Особого, Прибалтийского Особого и Одесского военных округов (ЗОВО, ПрибОВО и ОдВО). Вероятный противник — Германия и Румыния. В соответствии со вторым постановлением формировались полевые управления трех новых общевойсковых армий: 13-й с дислокацией в Могилеве (ЗОВО), 23-й — в Хейниоки на Карельском перешейке в Ленинградском военном округе (ЛенВО), 27-й — в Риге (ПрибОВО). Вероятный противник — Германия и Финляндия.

25 апреля стороны ратифицировали советско-японский пакт о нейтралитете.

26 апреля генерал-лейтенант Павел Курочкин, командовавший войсками Забайкальского военного округа (ЗабВО), и генерал армии Иосиф Апанасенко, командовавший войсками Дальневосточного фронта (ДВФ), получили секретное распоряжение из Генерального штаба РККА о подготовке к переброске в строжайшей тайне на Запад СССР трех корпусов: из района Читы — 5-го механизированного⁸, из района Ворошилова — 31-го⁹ и 32-го¹⁰ стрелковых. «Еще с апреля мы, дальневосточники, наблюдали, как потянулись воинские эшелоны на Запад, — вспоминал писатель-фронтовик Вячеслав Кондратьев, служивший весной 1941 года в железнодорожных войсках. — Двигались целые части, дивизии, бригады, корпуса». Кроме того, из состава ДВФ убывали в юго-западную часть СССР две воздушно-десантные бригады¹¹: 211-я — в КОВО, и 212-я — ОдВО. Генерал-лейтенант Филипп Ершаков, командовавший войсками Уральского военного округа (УрВО), получил директиву наркома обороны СССР маршала Семена Тимошенко отправить к 10 мая в ПрибОВО 203-ю и 223-ю стрелковые дивизии. Генерал-лейтенант Степан Калинин, командовавший войсками Сибирского военного округа (СибВО), должен был перебросить к 15 мая 201-ю стрелковую дивизию в ЗОВО и 225-ю — в КОВО.

В мирное время кадровые соединения Сибири и Урала служили мощным резервом для Дальневосточного фронта, а теперь нужда в нем отпадала. Главные силы Красной армии разворачивались на Западе.

Под сильным ветром камыш зашумел, а деревьям предстояло гнуться.

Лозунги, парады и тосты

Скоротечная кампания против Югославии и Греции обошлась германским войскам сравнительно дешево: за период с 6 по 30 апреля немецкие потери составили при максимальных оценках 11,5 тыс. убитых, раненых и пропавших без вести, в то время как только пленными югославы потеряли 375 тыс. человек, греки — 225 тыс., страны Британского Содружества — около 14 тыс. Гитлер быстро завоевал Балканы, прикрыл от британцев уязвимые источники румынской нефти и… потерял несколько драгоценных недель для начала боевых действий на Востоке. Из-за весеннего разлива рек подготовка плана «Барбаросса» и так не могла закончиться к 15 мая, а по совокупности причин она затянулась более чем на месяц. 30 апреля Гитлер назначил вторжение в СССР на 22 июня, в итоге окончательные сроки германского нападения сдвинулись как минимум на пятнадцать-двадцать суток, и знаменитое наступление на Москву («Тайфун») вместо первых чисел сентября началось в самом конце месяца, накануне осенней распутицы. Уже в 1945 году, на пороге крушения рейха, фюрер признал: вынужденная балканская кампания, предпринятая с целью спасения незадачливого итальянского союзника, задержала открытие Восточного фронта и сыграла роковую роль в исходе всей войны. Вряд ли нацисты в принципе могли ее выиграть, но рациональное зерно в гитлеровских сетованиях существовало.

Весной 1941 года постепенное сосредоточение армейских частей и соединений Вермахта на Востоке регулярно вскрывалось советской разведкой. «Продолжается переброска войск, накопление боеприпасов и горючего на границе с СССР», — докладывал 16 апреля членам Политбюро ЦК ВКП(б), руководителям наркомата обороны и органов НКВД начальник Разведывательного управления Генерального штаба РККА генерал-лейтенант Филипп Голиков. Между 27 марта и 18 апреля произошло 80 нарушений воздушного пространства СССР самолетами вероятного противника, а за последующие два месяца — 180. Вместе с тем донесения зачастую носили противоречивый характер и дополнялись германской дезинформацией. «На разведчиков положиться нельзя, — объяснял десятилетия спустя Молотов. — Надо их слушать, но надо их и проверять. Разведчики могут толкнуть на такую опасную позицию, что потом не разберешь. Провокаторов там и тут не счесть». Сталин, руководствовавшийся формальной логикой, опытом Первой мировой войны и событий 1939 года, считал невозможным германское нападение на СССР до тех пор, пока рейх не закончит борьбу с Великобританией. «Да он бы никогда ее не закончил, — восклицал Молотов, — попробуй закончи войну с Англией!» И далее бывший сталинский соратник проговаривался: «Слишком открыто так, чтобы немецкая разведка явно увидела, что мы планируем большие, серьезные меры, проводить подготовку было невозможно. Провели очень много мер, но все же недостаточно». Причем речь шла не только о передислокации войск с Дальнего Востока на Запад СССР и развертывании новых соединений.

Исподволь менялись и дополнялись пропагандистские установки.

Под контролем ответственного руководителя ТАСС Якова Хавинсона возникла специальная редакционная группа, занявшаяся подборкой материалов для ведения информационной войны против органов нацистской пропаганды. На страницах журнала «Политучеба красноармейца», подписанного в печать 8 апреля, публиковались материалы, прославлявшие «активный наступательный дух русских воинов», уничтожавших живую силу врагов «сокрушительным ударом» и «на их же территории». Сталин публично заговорил о ленинских принципах международной дружбы и равенства в противовес теории национальной вражды, войну греков и югославов против германских агрессоров он предложил считать справедливой, о чем дал необходимые указания Генеральному секретарю Исполкома Коминтерна Георгию Димитрову. Французские коммунисты получили инструкцию не враждовать с организацией «Свободная Франция» во главе с полковником Шарлем де Голлем. Американским коммунистам предписывалось «вести более энергичную борьбу против германского и японского империализма», антигерманские, антифашистские и антинацистские тезисы приобретали все большее значение. Параллельно множились слухи о скорой советско-германской войне.

Газета «Правда» — печатный орган ЦК и Московского комитета ВКП(б) — представляла читателям Советский Союз как прогрессивное государство, «где выброшена на свалку истории мертвая идеология, делящая людей на „высшие“ и „низшие“ расы». В период 1930—1940 гг. жертвами сталинской социальной политики в СССР стали более 8,5 млн человек, в абсолютном большинстве крестьяне. Теперь «Правда» с гордостью цитировала слова вождя: «То, что осуществлено в СССР, вполне может быть осуществлено и в других странах». Недаром в перечне первомайских лозунгов члены ЦК ВКП(б) уделили особое внимание чествованию Коминтерна, «организатора борьбы за победу трудящихся» во всем мире. Советские люди призывались не забывать о капиталистическом окружении, укреплять Красную армию и органы ВЧК—НКГБ.

Кульминацией первомайских торжеств стал грандиозный марш частей Московского гарнизона и столичных военно-учебных заведений на Красной площади, которым командовал генерал армии Иван Тюленев, командующий Московским военным округом (МВО). На трибуне мавзолея присутствовали члены Политбюро Иосиф Сталин, Вячеслав Молотов, маршал Климент Ворошилов, Михаил Калинин, Лазарь Каганович, Андрей Андреев, Анастас Микоян, кандидаты в члены Политбюро нарком внутренних дел, генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Берия, 1-й секретарь ВЦСПС Николай Шверник и другие представители высшей номенклатуры большевистской партии, всего более тридцати человек. Среди них находился и полпред СССР в Германии, комиссар госбезопасности 3-го ранга Владимир Деканозов, приехавший из Берлина в Москву и вскоре получивший ранг чрезвычайного и полномочного посла СССР.

Принимал рапорт Тюленева и объезжал выстроенные войска маршал Тимошенко, поздравивший красноармейцев, краснофлотцев, летчиков, командиров и политработников с пролетарским праздником. В своей речи нарком подчеркнул: «Мы стоим за мир, за укрепление дружественных, добрососедских отношений со всеми странами… Однако большевистская партия, Советское Правительство и весь народ ясно учитывают, что наша страна находится в капиталистическом окружении, что международная обстановка сильно накалена и чревата всякими неожиданностями». Затем начался последний предвоенный парад — над Красной площадью, по слову поэта, витали «бодрые марши, предчувствие близких утрат». Ходили разговоры о скорой отправке участников парада в приграничные военные округа, ждали «неожиданностей».

Демонстрация военной мощи, особенно самолетов новых образцов, в первую очередь предназначалась для иностранных дипломатов, корреспондентов и группы офицеров германского атташата во главе с Кребсом, присутствовавших на параде. Каждого Тимошенко приветствовал с вежливым рукопожатием, хотя поразить их воображение не удалось. Немцев интересовали не столько состояние и внешний вид техники, сколько качества бойцов и командиров, в целом оценивавшиеся невысоко. «Россия сделает все возможное, чтобы избежать войны, и пойдет на любые уступки, если они не будут касаться территориальной целостности, — сообщил Кребс 5 мая Гальдеру, вернувшись в Германию. — Их высший офицерский корпус производит жалкое впечатление. По сравнению с 1933 годом картина резко отличается не в лучшую сторону. Для того чтобы Россия смогла вернуться к прежнему уровню, ей потребуется 20 лет». Руководители ВКП(б) не могли даже представить себе столь пессимистических оценок, напротив, с их точки зрения, зарвавшийся и потерявший бдительность Гитлер страдал явным головокружением от успехов.

4 мая, спустя всего три дня после парада, члены Политбюро назначили Сталина Председателем Совнаркома СССР, Молотов стал его заместителем с сохранением должности наркома иностранных дел. 5 мая члены ЦК утвердили постановление вышестоящего коллегиального органа. Состоявшиеся кадровые перестановки отвечали духу времени: на фоне общественных ожиданий близкой войны вождь большевистской партии и мирового коммунистического движения, возглавив правительство СССР, резко повысил свой формальный статус. «Усиление его положения», — отметил в дневнике Гальдер. В иерархии высшей номенклатуры ВКП(б) ничего не изменилось; неожиданное назначение очевидно предвосхищало какие-то серьезные действия на уровне большой международной политики. Лучше всего это увидел и оценил умный граф фон дер Шуленбург.

Вечером 5 мая Сталин выступил в Большом Кремлевском дворце перед преподавателями и выпускниками академических военно-учебных заведений, военных факультетов гражданских вузов, представителями высшего командования армии и флота. Речь нового председателя Совнаркома звучала трезво, назидательно и поучительно. «Немцы потерпели поражение в 1916—17 годах? Почему? Потому, что они дрались на два фронта», — так завуалировано звучало любимое сталинское объяснение германских успехов во «второй империалистической» войне. Ведь вплоть до весны 1941 года Вермахт воевал в Европе и Африке, имея безопасный тыл на Востоке. Теперь же из уст Сталина прозвучал еще один аргумент:

«Действительно ли германская армия непобедима? Нет. В мире нет и не было непобедимых армий. Есть армии лучшие, хорошие и слабые. Германия начала войну [в 1939] и шла в первый период под лозунгом освобождения от гнета Версальского мира. Этот лозунг был популярен, встречал поддержку и сочувствие всех обиженных Версалем. Сейчас обстановка изменилась. Сейчас германская армия идет с другими лозунгами. Она сменила лозунги освобождения от Версаля на захватнические. Германская армия не будет иметь успеха под лозунгами захватнической завоевательной войны. Эти лозунги опасные».

И, пожурив «хвастовство, самодовольство и зазнайство» хваленого Вермахта, «отец народов» в конце речи сделал более чем прозрачный намек: «Любой политик, любой деятель, допускающий чувство самодовольства, может оказаться перед неожиданностью, как оказалась Франция перед катастрофой». Кто бы мог возразить против сказанного?.. И самодовольного политика угадали легко.

Затем ораторы и комендиры пошли выпивать-закусывать на банкете в Георгиевском зале. Здесь говорили речи и произносили здравицы: за начальников и академических преподавателей, за артиллеристов, танкистов, авиаторов, конников, связистов, пехотинцев, за «представителей всех видов оружия». Торжественный вечер шел своим чередом. Но, услышав несвоевременное предложение поднять бокалы «за мирную сталинскую внешнюю политику», Сталин мгновенно перебил выступавшего (товарищ генерал-майор увлекся и понял изменившуюся обстановку неправильно):

«Разрешите внести поправку. Мирная политика обеспечивает мир нашей стране. Мирная политика — дело хорошее. Мы до поры, до времени¹² проводили линию на оборону — до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны — теперь надо перейти от обороны к наступлению. Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом. От обороны перейти к военной политике наступательных действий. Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать».

Затем Сталин произнес собственный тост, в котором не только подчеркнул необходимость «перейти к военной политике наступательных действий», но и, по ряду свидетельств, предложил товарищам выпить «за новый этап развития Советского Союза и расширения его границ». Выпили, конечно — никто и не возражал, благо кормили и поили на кремлевских приемах хорошо.

9 мая «Известия» и другие центральные газеты опубликовали заявление ТАСС, категорически опровергавшее сообщения зарубежной печати о концентрации сил Красной армии на западных границах СССР «в чрезвычайном крупном масштабе» и постоянных перебросках войск с Дальнего Востока. Составил текст сам Сталин, уверенный в безопасности и секретности мероприятий, продолжавшихся на Западе. Однако ударом колокола прозвучала сенсационная новость, поразившая мир и вызвавшая серьезную тревогу в Кремле.

10 мая на Мессершмитте Bf.110 в Великобританию улетел заместитель фюрера по партии Рудольф Гесс, по наивности решивший путем личных усилий помирить два близких народа. Негативные последствия абсурдной выходки неуравновешенного рейхсминистра вполне могли сорвать грандиозные планы обоих диктаторов. Один из них опасался облыжных обвинений со стороны своих союзников в сепаратных переговорах с общим врагом и возможного развала непрочной Оси, а другого беспокоила вероятность заключения англо-германского мира и резкого изменения военно-политической ситуации в Европе. Гитлер хотел добиться полной победы над Великобританией или принудить ее к компромиссу силой — и энергичные действия фюрера по разрушению первой колониальной державы капиталистического мира с 1939 года полностью отвечали внешнеполитической стратегии Сталина и руководителей ВКП(б).

Какой же тут мог быть мир?..

Источники и литература:

Александров К. М. «Планировался удар по Румынии в направлении нефтяных месторождений». Генералы и офицеры власовской армии о планах Сталина и состоянии РККА в мае — июне 1941 г. // СверхНОВАЯ правда Виктора Суворова / Сб. статей. М., 2010.

Гальдер Ф. Оккупация Европы. Военный дневник начальника Генерального штаба. 1939—1941. М., 2007.

Коминтерн и Вторая мировая война. Ч. I. До 22 июня 1941. М., 1994.

Кондратьев В. Л. Оплачено кровью // Родина (Москва). № 6—7/1991.

Лопуховский Л. Н., Кавалерчик Б. К. Июнь 1941. Запрограммированное поражение. М., 2020.

Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. М., 2002.

Мерфи Д. Э. Что знал Сталин. Загадка плана «Барбаросса». М., 2009.

Невежин В. А. «Если завтра в поход…». Подготовка к войне и идеологическая пропаганда в 30-х—40-х годах. М., 2007.

«Правда». 1941: 6 апреля. № 95 (8503); 14 апреля. № 103 (8511); 29 апреля. № 118 (8526); 1 мая. № 120 (8528); 3 мая. № 121 (8529).

Пришвин М. М. Дневники. 1940—1941. СПб., 2019.

Русский архив: Великая Отечественная. Т. 12(1). Накануне войны. Материалы совещания высшего руководящего состава РККА 23—31 декабря 1940 г. М., 1993.

СССР — Германия 1939—1941. В 2 кн. Нью-Йорк, 1989.

Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991.

1941 год. В 2-х кн. Кн. 2. М., 1998.

Фест И. К. Гитлер. Биография. Т. 3. Пермь, 1993.

Хильгер Г., Мейер А. Россия и Германия. Союзники или враги? М., 2008.

Цзян Чжун-Чжэн (Чан Кай-ши). Советский Союз в Китае. Франкфурт-на-Майне, 1961.

Шмидт П. Переводчик Гитлера. Смоленск, 2001.