«При неустановленных обстоятельствах неустановленные лица»  

Дмитрий Гудков, один из независимых кандидатов в депутаты Московской городской думы, написал в Твиттере: «Власть создала на Трубной котел — как немцы в 41 году. Сначала внутри били людей, теперь просто не выпускают. Вокруг все тоже оцеплено. Нас запугивают».

Отношение российского общества (не всего, но большой его части) к власти, сформировавшееся за последний месяц, можно выразить одной лаконичной фразой: «Они совсем оборзели».

«Сегодня перед Церковью — вызов. Этот вызов прогремел из Екатеринбурга. Как 100 лет назад прогремели выстрелы и пролилась кровь святых Царственных страстотерпцев». Это слова митрополита Екатеринбургского и Верхотурского Кирилла.

Гордиться своей страной очень важно. Это как гордиться родителями. Испытывать это чувство к папе-капитану, летчику, банкиру или просто человеку со смеющимися глазами и добрым сердцем легко, а к отцу-пьянице или убийце намного сложнее, иногда просто невозможно.

Раннее утро 27 марта. Аннексированный Россией Крым. Одновременно начинаются обыски в 25 домах крымских татар — активистов «Крымской солидарности», журналистов и блогеров. Адвокатов к ним не пускают. У зданий, в которых идут обыски, собираются местные жители. Вдоль улиц — сотни российских силовиков: МВД, ФСБ, Росгвардия.

Путин — вор. Чекистская власть погрязла в коррупции. В Государственной думе сидят дураки. Суды продажны. Сотрудники ФСБ, МВД и ФСИН пытают людей и фальсифицируют документы. За публикацию одного такого предложения человек теперь может быть обвинен в административном правонарушении и оштрафован.

Эта фраза часто звучит в благодарственных речах, обращенных к участникам войны, тем самым героям, которым сегодня едва хватает пенсии и льготных выплат на весьма скромное существование.

Отчеты Федеральной службы исполнения наказания (ФСИН), Общественной наблюдательной комиссии (ОНК) городов и областей и заявления уполномоченного по правам человека генерал-майора Татьяны Москальковой о благополучной жизни заключенных в российских СИЗО и колониях повторяются из года в год.

«Трехлетнему Максиму нужна помощь на дорогостоящую операцию в Германии. Мальчик страдает…» Максима показывают крупным планом: блестящие глаза, ручки сжимаются в кулаки или держат игрушечный грузовик. Рядом плачет мама или бабушка. Примерно так выглядят социальные ролики, мотивирующие российских телезрителей перевести деньги на лечение ребенка.

Последние лет 70 мы только и делаем, что пытаемся кого-то защитить: врача, поэта, писателя, режиссера, политического деятеля, правозащитника, учителя, историка, исследователя, активиста, журналиста. Защитить от преследований по политическим мотивам. В России XXI века мы пытаемся защитить уже не только отдельных людей, но и память о них и незаконных действиях власти.

Все у нас совсем паршиво,

Наломали всюду дров.

Вся страна — сплошной Боширов,

Вся страна — сплошной Петров.

(из Интернета)

Двадцать лет назад прозвучало: «Что случилось с подводной лодкой? — Она утонула». Казалось, что может быть более жутким, какой более «многообещающий» ответ мог дать президент великой страны? Сегодня впору спрашивать: «Что случилось с моей страной?», «Что случилось с демократией?» И впору получать такие же ответы, как 20 лет назад. Только эти ответы «не для всех».

Люди, которые говорят, что в России нет политзаключенных, ничего не знают о России или делают вид, что не знают. Когда есть политзаключенные, есть и люди, которые представляют их интересы: адвокаты и общественные защитники. И если на последних оказывать давление, используя бюрократические рычаги, сложно, то адвокаты действительно находятся в зоне риска. Самое простое — лишить адвоката лицензии: тогда он больше не сможет не только участвовать в данном конкретном деле, но и вообще работать по профессии.