Флорентийская Сивилла

Долли, как родные прозвали Дашу, стала падчерицей русского дипломата: ее вдовая мать вышла замуж за Николая Хитрово, речь о котором впереди. Французскую фамилию Фикельмон взамен девичьей Тизенгаузен, балто-немецкой, Даша получила от мужа-француза, тоже дипломата. Шарль Фикельмон, роялист по убеждениям, сбежал из наполеоновской Франции и принял австрийское подданство, став Карлом.

Юность Даша-Долли провела во Флоренции, среди ренессансных храмов и античной коллекции своего отчима Николая Хитрово, служившего в Италии дипломатом. Так с ранних лет она напиталась итальянским духом, укрепившимся с годами. В тосканской столице, в дипломатической среде, она познакомилась и с будущим супругом, посланником Вены Карлом Фикельмоном. Когда же она из Италии вслед за мужем попала в Австрию, ее прозвали Флорентийской Сибиллой — вероятно, не без иронии: вряд ли чванливые венцы в момент апогея их империи относились с искренним пиететом к молодой русской даме, любившей пророчества.

Эпитет этот перебрался затем в петербургское общество и, похоже, приобрел там уважительный оттенок, особенно у соотечественников-потомков: наши пушкинисты часто цитируют ее дневниковую запись о Наталье Гончаровой: «Пушкин у нас в Москве, жена его хороша, хороша, хороша! Но страдальческое выражение ее лба заставляет меня трепетать за ее будущность». Хотя, если вдуматься, проницательной Сибилле следовало скорее трепетать за Пушкина…

Вернемся к литографии австрийского художника Йозефа Трихубера, который портретировал императора Франца, маршала Радецкого, музыкантов Листа, Паганини и Доницетти и всех других знаменитостей той эпохи, побывавших в Вене. Вне сомнения, ему было известно прозвание Долли, и, думаю, он неслучайно придал ей позу загадочной флорентийки по имени… Посмотрите также на руку. Если не догадались, то вспомните, какого флорентийского гения в этом году чествуют по случаю 500-летия кончины…

Генерал-туроператор

Назвать отчима Долли, генерала русской императорской армии Николая Федоровича Хитрово, туроператором я бы лично не решился. Это сделал мой итальянский коллега, флорентийский профессор Ренато Ризалити, автор исследования о дипломатических отношениях Российской империи и Великого герцогства Тосканского. Я перевел эту весьма содержательную статью, включив ее в книгу Ризалити «Русская Тоскана»¹.

Профессор внимательно изучил архивы российской дипломатической миссии во Флоренции начала XIX столетия и пришел к выводу, что серьезных дел у нее не было: отчим Долли преимущественно занимался, по его мнению, опекой vip, наезжавших в Тоскану, которая тогда была самостоятельным государством. Кто знает, может, посланник Хитрово и был готов потрудиться посерьезнее на дипломатической ниве, но нива эта оставалась абсолютно невозделанной, и, как считает Ренато Ризалити, не по вине русских, а по вине его земляков-тосканцев, которые поленились оформить нормальные двусторонние отношения с Россией, никого туда не послали и перевели стрелку на дипломатов Австрии, находившихся в Петербурге. Быть может, прижимистые флорентийцы решили таким образом сэкономить.

Современники говорили, что Николай Хитрово был образован, умен, приятен, о чем свидетельствовал и выбор молодой и красивой вдовы Елизаветы Михайловны Тизенгаузен, урожденной Кутузовой. Любили любезного генерала и две его падчерицы, Долли и Катя.

Финал в Ливорно

Тот же профессор Ризалити обнаружил конкретную причину неожиданной отставки генерала Хитрово: он прослужил главой дипломатической миссии во Флоренции всего два года, с 1815-го по 1817-й. Люди той эпохи знали обстоятельства его неудачной карьеры: мемуарист Федор Головкин писал, что образ жизни этого русского дипломата во Флоренции «был лишен здравого смысла, по поводу каждого придворного события он устраивал праздник и покупал в долг картины, гравюры и разные камни»². Но так вели себя очень многие…

Профессор Ризалити, однако, обнаружил во Флорентийском Государственном архиве судебный иск, выдвинутый местным ростовщиком Самуэле Тедеско против Хитрово из-за неоплаченных векселей. Императорский МИД не мог, конечно, потерпеть, чтобы иностранные ростовщики с явно иудейскими именами таскали царского посланника в суд: так бесславно закончилась дипломатическая карьера Николая Федоровича. Он стал судорожно распродавать свою античную коллекцию.

Семейство Хитрово в Россию не вернулось. Николай Федорович, несмотря на то, что во Флоренцию из Петербурга прибыл новый посланник, остался в Италии, официально — по причине слабого здоровья. Впрочем, так оно и было: спустя два года генерал скончался в Италии, не дожив и до 50 лет. Елизавета Михайловна второй раз осталась вдовой. Собрание Хитрово частью распродали, частью вывезли в Петербург, где оно в итоге пополнило коллекцию Эрмитажа.

Я решил разыскать могилу Хитрово. Было известно, что его похоронили не во Флоренции, а в Ливорно, в притворе тамошней греческой Троицкой церкви. Дело в том, что в ту эпоху Ливорно было единственным местом во всей Тоскане, где имелась возможность достойного погребения православных: в самой Флоренции существовали исключительно католические кладбища, а космополитичный ливорнийский порт пользовался разного рода свободами, в том числе религиозных культов — тут существовали армянские, греческие, голландские церкви и кладбища. Именно поэтому в том же Ливорно в 1820 году похоронили другого российского дипломата — Николая Корсакова, близкого друга Пушкина. О нем поэт написал знаменитые строки:

Он не пришел, кудрявый наш певец,

С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:

Под миртами Италии прекрасной

Он тихо спит…

Где именно находились эти «мирты», искало несколько поколений исследователей. Честь их открытия в Ливорно принадлежит уже покойному Николаю Прожогину, многолетнему корреспонденту «Правды», который так и озаглавил свой репортаж «Под миртами Италии прекрасной»³. Я как исследователь шел по его стопам, и кладбищенские сторожа вспоминали про Прожогина: «был тут уже один настойчивый русский, с прической как у Юла Бриннера…»

Однако Прожогин не знал, что следует говорить не о захоронениях Корсакова и Хитрово, а исключительно о кенотафах — надгробных памятниках над пустыми могилами. В 1930-е гг. старая греческая церковь в Ливорно и ее кладбище были упразднены: уцелевшие надгробия перенесли на новое греческое кладбище, прах сложили в общую костницу. Переставили на новое место и стелу с могилы Корсакова. Две плиты с «русским» восьмиконечным крестом с могилы Хитрово вмонтировали во внутреннюю стену новой церкви. Я переписал с них французскую эпитафию: ICI REPOSENT LES RESTES DU / GENERAL HITROFF CI-DEVANT / MINISTRE DE RUSSIE EN TOSCANE / DECEDE A FLORENCE LE 19 MAI 1819: «Здесь покоится прах генерала Хитрово, Российского посланника в Тоскане, скончавшегося во Флоренции 19 мая 1819». Так Долли во второй раз осталась сиротой…

В той же новой греческой церкви в Ливорно я нашел еще одну плиту — на сей раз на месте действительного захоронения другого лицейского Пушкина и тоже дипломата Сергея Ломоносова. Он скончался во Флоренции в 1857 году, на двадцать лет пережив друга своей юности.

Дом на набережной

Расцвет жизненной истории Долли пришелся на 30-е годы XIX века, когда она с мужем, послом Австрийской империи в Петербурге, обосновалась в арендованном особняке на Дворцовой набережной. Там же поселилась ее дважды вдовая мать и незамужняя сестра Катя.

О петербургском периоде Долли написано необыкновенно много, классикой жанра стала культовая книга Николая Раевского «Портреты заговорили». Современники Раевского утверждали, что он спустя век влюбился в Долли: в самом деле, ей посвящены его лучшие и весьма многочисленные страницы. Сам Раевский, участник Белого движения, с 1924 года жил в Праге. В 1945 году его арестовал СМЕРШ, несмотря на то, что по тайным параграфам Ялтинской договора выдаче в СССР подлежали только бывшие советские граждане, а не белоэмигранты. После лагерей в Сибири Раевского сослали в Алма-Ату, где он, впрочем, смог отдать свой досуг пушкинистике — и очень плодотворно.

Об отношениях Пушкина и Долли писал, конечно, не только Раевский: и об их легендарной «жаркой ночи», и о тайной влюбленности поэта в Долли, и о явной влюбленности в Пушкина матери Долли, и о прочих интимных подробностях. Важно, однако, что у Долли в Петербурге был блестящий интеллектуальный салон: она по дипломатическим каналам получала запрещенные в России книги и давала их читать — Пушкину и другим. Вот что писал Петр Вяземский о двух салонах, которые держали в одном доме на набережной мать и дочь: «Вся животрепещущая жизнь европейская и русская, политическая, литературная и общественная, имела верные отголоски в этих двух родственных [Хитрово — Фикельмон] салонах. Не нужно было читать газеты, как у афинян, которые также не нуждались в газетах, а жили, учились, мудрствовали и умственно наслаждались в портиках и на площади. Так и в этих двух салонах можно было запастись сведениями о всех вопросах дня, начиная от политической брошюры и парламентской речи французского или английского оратора и кончая романом или драматическим творением одного из любимцев той литературной эпохи. <…> А что всего лучше, эта всемирная изустная разговорная газета издавалась по направлению и под редакцией двух любезных и милых женщин»⁴.

Хозяйка Милана

Долли стала свидетельницей гибели Пушкина. Спустя год она навсегда покинула Петербург и Россию, проведя свою дальнейшую жизнь в разных европейских городах. Большой фрагмент ее биографии относится к северной столице Италии.

Напротив знаменитого миланского театра Ла Скала, фасад которого порой разочаровывает фанатиков оперы, стоит другое здание, также с невыразительным фасадом — Палаццо Марино. Туристы на него не обращают внимания, но оно известно всем горожанам: в нем расположен муниципалитет Милана.

В первой половине XIX века дворец принадлежал австрийцам. В 1840-е гг. в качестве его хозяйки тут обитала и наша героиня. Ее муж Карл Фикельмон был послан сюда в 1847 году в качестве adlatus, то есть наставника, или помощника при эрцгерцоге Райнере, вице-короле Ломбардо-Венецианского королевства. По сути дела, он являлся австрийским наместником, личным представителем канцлера Меттерниха и проводником его политики (миланцам запомнилось, что Фикельмоны выслали канцлеру традиционный местный рождественский кулич панеттоне — так он попал в австрийский обиход). Супруги поселились в Палаццо Марино, из окон которого им довелось наблюдать взрыв патриотического движения в январе 1848 года, после чего в марте они покинули ломбардскую столицу ради Вены. Однако карьера Фикельмона вскоре закатилась, в частности, из-за его пророссийских взглядов: последние годы чета провела преимущественно в Венеции, замкнувшись в частной жизни. Именно в Венеции в 1863 году тихо закончилась жизнь Долли.

Поисками пушкинских реликвий в Венеции в 1970-е гг. занимались русские журналисты Иван Бочаров и Юлия Глушакова (с Ю. Глушковой я успел познакомиться). Результаты их плодотворных поисков изложены в книге «Итальянская пушкиниана»⁵.

Еще одна важная публикация: в 1968 году в Италии усилиями дочери «белоэмигрантов», русистки Нины Каухчишвили, жившей в Милане, были изданы вновь найденные части дневников Долли — на французском языке. Дневники эти Нина Михайловна нашла в Чехии⁶.

Финал в Теплице

Большой чешский фрагмент жизни Долли возник в результате замужества ее дочери Элизалекс (полное имя: Елизавета-Александра-Мария-Тереза) с князем Эдмундом Клари-Альдрингеном. Дочь и зять имели особняк в Венеции (куда долго пробирались Бочаров и Глушакова) и «дачу» — замок в Теплице. При чешском замке князь выстроил домовую церковь, причем заказал своему зодчему сделать нечто вроде венецианского храма Мадонна дель Орто, вероятно, им любимого. Там князья Клари-Альдринген устроили свою родовую усыпальницу, и там же, на чешской земле, нашла свой последний приют Дария Федоровна Фикельмон, урожденная Тизенгаузен, прозванная Долли.

После национализации замка ее личные вещи и бумаги попали в самые разные места Чехии. Так ставшие знаменитыми после публикации Каухчишвили дневники оказались в Архиве города Дечина. Их переводом с французского и публикацией в последние годы занялась Светлана Балашова-Мрочковская⁷. Исследовательницы С. Островская и К. Крижова нашли разного рода артефакты из замка в Теплице, в том числе неизвестный портрет нашей героини в городке Вельтрусы⁸.

Судя по Интернету, теперь наши соотечественники ездят и в Теплице, дабы отдать дань памяти блестящей русской даме — Долли, увязывая свое «паломничество» с именем Пушкина.