Зимой 1930 года в СССР началось массовое раскулачивание и принудительное создание колхозов. В ответ крестьяне брались за вилы и обрезы, в том числе и на Черниговщине, где стояла дивизия Федора Трухина. В 1930 году органы ГПУ на Украине зарегистрировали 2779 терактов против представителей советского и партийного актива, 1211 случаев распространения антибольшевистских листовок, 4098 массовых выступлений против коллективизации, в которых участвовало более миллиона крестьян. Через «тройки» ГПУ УССР прошли 22 204 человека. Раскулаченных и обобранных до нитки крестьян власти высылали в отдаленные районы СССР десятками тысяч семей.

Немецкий писатель Эрих Двингер, хорошо знавший Трухина в Германии, после войны так описывал его моральное состояние: «Терзали его муки, что происходил он из „бывших“, пошел честно служить большевикам, с искренней верой, что они исправят ошибки прошлого, что, продолжая службу у них, служит он России». Однако революционные лозунги оказались лживыми: обещанные «земля и воля» обернулись раскрестьяниванием огромной страны, голодом, террором и колхозной каторгой. В Украинском военном округе (УВО), в котором Федор Трухин служил начальником штаба 7-й стрелковой дивизии, усиливалось брожение среди красноармейцев. В дивизии происходили чрезвычайные происшествия. В одном полку исчезли 300 винтовок, два пулемета, десятки тысяч патронов, после чего по обвинению в передаче оружия и боеприпасов повстанцам были арестованы командир и его помощник по хозчасти.

В ноябре 1930 года в округе начались массовые аресты начсостава, в первую очередь среди бывших офицеров (дело «Весна»). Через несколько месяцев Ярослав Штромбах, чехословацкий легионер в Мировую войну, ранее командовавший 7-й дивизией, на следствии дал показания о том, что воспользовался «антисоветскими настроениями» Трухина и склонил своего начальника штаба к вступлению в контрреволюционную организацию, существовавшую в Красной армии «с целью свержения советской власти путем вооруженного восстания и установления буржуазной республики». Одновременно чекисты обвинили Штромбаха в связях с чехословацкой разведкой. Его расстреляли в 1931 году вместе с бывшим генерал-майором Владимиром Ольдерогге, объявленным руководителем подполья в УВО.

В 1930—1932 годах по делу «Весна» на Украине, в Москве и Ленинграде были арестованы 3496 человек, преимущественно «военспецов» и офицеров старой армии. Трухина не тронули. Возможно, потому, что показаний других лиц следователи не получили, а в январе 1931 года, когда репрессивный маховик только раскручивался, кто-то позаботился о Трухине. Он получил повышение и перешел из УВО на службу в Приволжский военный округ (ПРиВО), в Саратов, на должность начальника штаба 12-го стрелкового корпуса. Вопросы о достоверности показаний Штромбаха и о том, имело ли дело «Весна» под собой какую-либо фактическую основу, до сих пор вызывают споры.

После войны один информированный чекист, бежавший на Запад, утверждал, что в Красной армии вплоть до 1944 года на самом деле существовала подпольная антисталинская организация («Союз русских офицеров»). В число ее руководителей якобы входил крупный советский военачальник, умерщвленный после ранения на операционном столе. По своей довоенной службе он будто бы хорошо знал Трухина и Власова. Проверка показала: действительно, в 1929—1930 годах подчиненным Трухина в штабе 7-й стрелковой дивизии был будущий генерал армии и командующий 1-м Украинским фронтом Николай Ватутин, чьи отец, дед и брат умерли от голода. Кроме того, в 1937—1938 годах Ватутин служил вместе с Власовым в Киевском военном округе, а в августе — сентябре 1938 года Власов на короткий срок даже стал подчиненным Ватутина в окружном штабе... Но надежность этого источника вызывает серьезные сомнения, и, может быть, речь идет всего лишь об обычном совпадении.

«Отлично подготовленный командир»

Борис Шапошников, командовавший войсками ПриВО, Трухина ценил. «Хороший штабной работник. Всякая бюрократия у него отсутствует», — писал командующий округом в аттестации. Возможно, что в связи с назначением начальником Военной академии РККА Шапошников устроил перевод из Саратова в столицу Трухина, который зимой 1932 года прибыл в Москву на должность академического преподавателя. Служба в академии шла успешно. Весной 1934 года Трухин возглавил кафедру методики боевой подготовки, руководил группой Особого факультета высшего комначсостава. У Трухина слушали лекции такие известные в будущем командиры Красной армии, как Иван Баграмян, Андрей Еременко, Иван Конев и другие военачальники. За умелую работу по подготовке слушателей нарком Климент Ворошилов наградил Трухина золотыми часами, а при введении персональных воинских званий в 1935 году ему было присвоено высокое стартовое звание полковника.

Осенью 1936 года Трухина зачислили в Академию Генерального штаба. Вскоре начальник Особого факультета комдив Александр Павлов аттестовал Трухина так: «Отлично подготовленный командир, с большим общим развитием и большим знанием в области тактики и оперативного искусства. Отменно знает штабную службу, прекрасный преподаватель и методист. Тактичен и выдержан, дисциплинирован, пользуется авторитетом у слушателей и преподавателей. Политически выдержан и развит хорошо. Может быть использован на работе в больших штабах». В Академии Трухин получил назначение старшим руководителем курса. Это произошло, когда армию захлестнула «ежовщина».

Комдив Павлов был арестован НКВД и под пытками дал показания о том, что вовлек в антисоветский заговор Трухина. Затем Павлова расстреляли. Однако Трухин, ждавший ареста, вновь не пострадал. Возможно, показания Павлова оказались единственными в своем роде. Не исключено, что Трухина спас беспартийный статус: во время «ежовщины» командир, не состоявший в ВКП(б), имел больше шансов уцелеть, чем коммунист, находившийся под пристальным оком первичной парторганизации, показательно искавшей «врагов народа» в собственных рядах.

В августе 1938 года Трухин успешно окончил Академию Генерального штаба и остался в ее стенах старшим преподавателем кафедры оперативного искусства, читал тактику высших соединений. Заведовал кафедрой известный военный теоретик комбриг Георгий Иссерсон, которого Трухин уважал и ценил. Судьба Иссерсона сложилась драматично: в начале июня 1941 года его арестовали по обвинению в участии в очередном «заговоре». Через полгода ученому вынесли смертный приговор, заменив расстрел десятью годами лагерей.

«Чувствую себя одиноким деревом»

В 1930-е годы командир Красной армии Федор Трухин приезжал в родные места, но близких и знакомых оставалось все меньше. Мать умерла в 1931 году, отец — в 1934-м. Брата Сергея арестовали в 1938-м. В том же году в костромском селе Шахово закрыли памятную с детства Покровскую церковь, куда ходили Трухины, владевшие по соседству небольшой усадьбой Паникарпово. Клириков и активных прихожан местной общины отправили по тюрьмам и лагерям.

По оценкам специалистов, общее количество репрессированных во время «ежовщины» представителей командно-начальствующего состава Красной армии составило 19 106 человек (без кадров ВВС), из них позднее реабилитировали и восстановили в кадрах 9247. Остальные — 9859 человек — стали жертвами репрессий и в большинстве погибли. Повальные аресты и расстрелы тысяч командиров, включая друзей и сослуживцев, сделали Трухина сухим и замкнутым. Его угнетала чудовищная реальность с ее цинизмом и ежедневным приспособленчеством.

Власть требовала от советского человека убедительного лицемерия, бодрости, энтузиазма и лишила его даже права на безмолвие: молчание и угрюмость рассматривались как признаки скрытой оппозиционности. Чтобы избежать Лубянки, каждый должен был изображать стопроцентного беспартийного большевика, с восторгом голосующего за расстрелы «врагов народа», одобряющего любые политические кампании и сталинские решения. Страна превратилась в огромный концлагерь, и ею следовало гордиться. В утешение людям оставалась лишь личная память. Вероятно, только воспоминания об искреннем детстве и беззаботной юности — с выдуманными странами и приключениями в духе героев Луи Буссенара и Майн Рида — позволяли Трухину сохранять здравый смысл в обстановке всеобщего принуждения ко лжи и потаенного страха.

В разгар террора Трухин в сердцах сказал Валентине Гуссаковской, своей бывшей невесте: «Чувствую себя одиноким деревом, а вокруг то ли озеро, то ли топь». Ее дочь Ольга позднее вспоминала: «В качестве красного командира это был совсем другой человек. Он внутренне изменился, стал замкнутым, настороженным. А как иначе? Вокруг одни аресты. Отлично зная свое происхождение, он всегда ожидал той же участи. Он был отличным военспецом, но это никого и ни от чего не спасало. Он был в безвыходном положении, ни с кем не общался и не откровенничал, сузил круг своих знакомств. Мне случайно удалось стать свидетельницей разговора его с матерью. Опять же случайно заговорили они по-русски, а не по-французски, что чаще бывало. Даже я, маленький ребенок, поняла безысходность его положения».

В узком кругу Трухин высказывался резко и недвусмысленно. В 1943 году органы госбезопасности арестовали генерал-майора Бориса Теплинского, с которым Трухин дружил в Академии Генерального штаба. Признаний в подготовке покушения на руководителей ВКП(б) он не подписал, но подтвердил, что до войны в домашних разговорах Трухин заявлял о необходимости устранения Сталина от руководства государством. В лагерях Теплинский провел десять лет.

О семейной жизни Трухина нам известно мало. Накануне войны Федор Иванович был женат на Наталье Андриановне (урожденной Аникиной), но брак оказался бездетным. Перед самой войной Трухин привез жену в Кострому. Здесь она жила на улице Лавровской, в деревянном доме возле церкви. После того, как в 1942 году в СССР Трухина заочно приговорили к расстрелу, Наталью Андриановну постигла участь «члена семьи изменника родины» (ЧСИР). На запросы о ее судьбе поступали отрицательные ответы, и в современных базах данных о репрессированных сведений о ней нет.

Накануне войны

Осенью 1938 года репрессии в армии пошли на убыль. Власть заговорила о восстановлении «социалистической законности», «прокурорском надзоре», «врагах народа», пробравшихся в органы НКВД и Прокуратуры. Часть арестованных командиров освободили, вставили им выбитые зубы и реабилитировали. Среди них были будущие власовцы и соратники Трухина: комбриг Василий Малышкин, майор Владимир Поздняков, военинженер II ранга Алексей Спиридонов, капитаны Михаил Никифоров, Георгий Пшеничный и другие.

«Ежовщина» не сломала карьеры Трухина. Зимой 1938/39 годов он вне очереди получил следующее воинское звание комбриг и продолжал академическую деятельность. После введения в РККА генеральских званий, постановлением Совнаркома СССР от 4 июня 1940 года Трухину было присвоено звание генерал-майора Красной Армии. С августа 1940 года он служил начальником отдела в Управлении боевой подготовки, участвовал в инспекционных поездках вместе с руководителями Наркомата обороны.

28 января 1941 года приказом № 0280 наркома обороны маршала Семена Тимошенко генерал Трухин был назначен начальником оперативного отдела и заместителем начальника штаба Прибалтийского Особого военного округа (ПрибОВО), находившегося в Риге. Ответственное назначение последовало после оперативно-стратегических игр, состоявшихся в Генеральном штабе в первой половине января. В ходе игр отрабатывались варианты вторжения Красной армии в Европу на Северо-Западном (Восточная Пруссия) и Юго-Западном (Южная Польша, Венгрия и Румыния) направлениях. Более предпочтительным для активных наступательных действий оказалось Юго-Западное направление, избранное основным. Войскам ПрибОВО Северо-Западного фронта (8-я, 11-я и 27-я армии) надлежало «упорной обороной прочно прикрывать Рижское и Виленское направления, не допустив вторжения противника из Восточной Пруссии». Удар на Сувалки, Инстербург и Алленштейн предусматривался лишь «при благоприятных условиях».

В последние предвоенные месяцы и недели в обстановке полной секретности в приграничных районах происходило сосредоточение и развертывание войск. В четыре часа утра 19 июня начальник Генерального штаба генерал армии Георгий Жуков передал в штаб ПрибОВО на имя командующего округом генерал-полковника Федора Кузнецова шифровку № 5439, 5440 с приказом Тимошенко. Нарком приказал в строжайшей тайне сформировать Управление Северо-Западного фронта и к 23 июня перевести его на командный пункт в район Паневежиса. Приказ Москвы о создании в мирное время фронтового управления означал скорую и неизбежную войну — наступательную, победоносную и сокрушительную для мирового капитализма. Однако война, которая неожиданно началась на рассвете 22 июня 1941 года с нападения Германии, оказалась совершенно другой. 

(Окончание следует)