Его часто ставят в один ряд с Альбертом Эйнштейном, перевернувшим классические представления о времени и пространстве, и Фридрихом Ницше, поставившим под сомнение ключевые принципы морали, религии и культуры, типичные для XIX века. Фрейда нередко сравнивают с Рентгеном: подобно тому, как Рентген нашел способ просвечивания человеческого тела, бывшего до того непроницаемым для зрения, Фрейд открыл метод «просвечивания» человеческой психики. «Уникальность и необычность психоанализа, — писал российский философ Эльмар Соколов, — связана с тем, что он возник на границе между практической медициной, наукой и бытовым дискурсом. Этим во многом объясняется и его научная революционность, необычный интерес к нему широкой общественности и также шквал разоблачений, упреков, обвинений в безнравственности и шарлатанстве, которые со всех сторон посыпались на психоаналитиков. Не будет преувеличением, следуя Фрейду, назвать психоанализ „коперниканским переворотом“, поскольку он открыл подходы к пониманию многих явлений, которые раньше наукой игнорировались, принимались как нечто очевидное или объяснялись как результат пережитков, человеческой глупости и порочности. Психоанализ открыл новую эпоху в истории самопознания человека».

«Золотой Зиги», ставший знаменитым

Авторы банально-комплиментарных биографий наверняка начали бы с того, что юного Зигмунда Фрейда мать часто называла «золотой Зиги». Он действительно был любимым ребенком и, кроме того, уже в школьные годы проявлял недюжинные способности: выучил английский, латинский и греческий языки, играл на фортепиано, читал Шекспира и Гете, интересовался литературой, историей и социологией. Впрочем, юношеские успехи вряд ли стоит преувеличивать: из подающих надежды школьников лишь немногие добивались успехов в жизни. Большинство так и осталось в неизвестности, а кое-кто опускался на дно общества. И не случайно: незаурядные способности нередко сочетаются с неумением преодолевать трудности, выстраивать отношения с окружающими и упорно работать. Но к Фрейду это не относится: он умел и любил трудиться, а неприятие его идей стимулировало поиски новых, более убедительных аргументов. Имели место и трудности: в Австро-Венгерской империи конца XIX века еврейское происхождение закрывало путь в государственный аппарат и армию. Он мог выбирать между бизнесом, искусством, адвокатурой и медициной — и выбрал последнее.

Окончив университет, Фрейд занялся физиологией и вскоре получил приглашение на должность в престижном Венском институте анатомии мозга. Но, увы, в то время (как, впрочем, и сегодня) занятия наукой, особенно на начальном этапе, оплачивались из рук вон плохо, а Фрейд к этому времени не только остался единственным кормильцем семьи, но еще и собрался жениться. К тому же из-за широко распространенного в империи Габсбургов антисемитизма рассчитывать на продвижение по карьерной лестнице Фрейд не мог. И он пошел по наиболее доступному для него пути: стал практикующим врачом, занявшись, и не без успеха, лечением истерии. Этот выбор предопределил его дальнейшую судьбу.

В октябре 1885 года Фрейд стажировался в парижской клинике Сальпетриер у знаменитого французского психиатра Жана Шарко, который блестяще владел гипнозом и использовал его для лечения и исследования истерии. Под воздействием его слов у погруженных в сон людей появлялись и пропадали параличи, конвульсии, потеря чувствительности, спазмы и другие истерические симптомы. Это ставило под сомнение доминировавшие в то время представления о том, что истерия, как, впрочем, и другие психические заболевания и неврозы, порождается соматическими причинами, является следствием того или иного нарушения в работе органов и систем человеческого организма. Были, следовательно, какие-то иные причины, вызывавшие патологические проявления. Шарко полагал, что они могут быть связаны с сексуальными проблемами. Эта мысль произвела сильное впечатление на Фрейда и дала направление его дальнейшим исследованиям.

Вернувшись в Вену, Фрейд открыл свою собственную клинику, где работал вплоть до 1933 года. Вначале он, подобно Шарко, пользовался гипнозом. В гипнотическом сне на поверхность выходили вытесненные в подсознание воспоминания, раскрывающие психические травмы, вызывавшие неврозы, истерию и другие патологические проявления. Осмысление этих событий, обсуждение их с врачом и просто «проговаривание» часто приводило к «катарсису» (очищению) и снимало болезненные симптомы. Но гипноз давал лишь временное облегчение, и к тому же далеко не все пациенты ему поддавались. Поэтому Фрейд разработал другие способы проникновения в подсознание: метод «свободных ассоциаций», когда пациент выговаривает все, что приходит ему на ум, толкование снов, анализ оговорок, шуток и так далее. Это позволяло восстановить цепь ассоциаций, связывавшую первичное травмирующее переживание и его последствия.

Напряженная работа, обдумывание выводов, написание статей и книг, споры с оппонентами, общение с единомышленниками и учениками, вечера в кругу семьи — жизнь Фрейда мало чем отличалась от жизни обычного европейского интеллектуала первой половины XX века. Фрейд не любил и практически не пил алкоголь, объясняя это тем, что спиртное «затуманивает сознание», но выкуривал в день до двадцати крепчайших гаванских сигар. По его словам, сигары помогали ему сконцентрироваться на проблемах, над которыми он работал. В 66 лет у него обнаружился рак ротовой полости. В последующие 17 лет он перенес 30 операций, но курить так и не бросил.

В 1933 году к власти в Германии пришли нацисты, и книги Фрейда публично жгли на площадях. После аншлюса Австрии в 1938 году Фрейд и его семья оказались в еврейском гетто. Но под давлением президента США Франклина Рузвельта нацисты позволили Фрейду уехать в Великобританию. Это разрешение стоило 100 тысяч долларов, которые заплатила ученица Фрейда и пионер психоанализа во Франции принцесса Мари Бонапарт, прямой потомок великого французского императора. В 1939 году Фрейд скончался в Лондоне. Его сестры, которых нацисты не выпустили из Австрии, погибли в газовых камерах.

В начале XX века у Фрейда появились ученики и последователи. В 1902 году они стали собираться по средам в клинике Фрейда. Так возникло Общество психоаналитических сред, число участников которого быстро росло. В апреле 1908 года в Зальцбурге прошел I Международный конгресс психоаналитиков, а в 1910 году была основана Международная ассоциация психоаналитиков. В 1920-е годы психоанализ приобрел всемирную известность и множество сторонников и поклонников. Среди них выдающиеся писатели: Стефан Цвейг, Томас Манн, Дэвид Лоуренс, Франц Кафка, Теннеси Уильямс, Артур Миллер, Джеймс Джойс и многие другие. Сальвадор Дали, Рене Магритт, Макс Эрнст, да и почти все художники-сюрреалисты, будучи убежденными последователями Фрейда, пытались перенести на холст мир своих подсознательных образов.

Перечислять факты, свидетельствующие о влиянии психоанализа на современную науку и культуру, можно долго. Но, видимо, правы те, кто считает, что популярность психоанализа сопоставима с популярностью мировых религий. Возникнув как метод лечения неврозов, он превратился в один из ключевых компонентов культуры XX века. Даже оппоненты Фрейда признают, что их собственные идеи и методы сформировались в явном или неявном споре со сторонниками психоанализа.

Оно, Я и Сверх-Я

Изложить в коротком очерке основополагающие идеи Фрейда и его последователей невозможно. Можно лишь попытаться поразмышлять, почему они оказались столь востребованными в XX веке. Но сначала нельзя не сказать, что фрейдизм и психоанализ не одно и то же. Подобно мировым религиям и крупнейшим политическим идеологиям, психоанализ, выросший из взглядов и идей Фрейда, состоит из множества различных школ, течений и направлений, нередко враждующих друг с другом. Их, тем не менее, объединяет не только происхождение, но и единый подход к основным механизмам, определяющим поведение человека. Этот подход во многом противоречит тому, который доминировал в предыдущем столетии.

XIX век вошел в историю как время торжества рационализма и науки. «Благодаря неожиданным успехам науки, — писал, например, Стефан Цвейг, — девятнадцатое столетие подпало какому-то рассудочному головокружению. Все, казалось, рабски покоряется власти интеллекта. Каждый день, каждый час мировой истории приносили известия о новых завоеваниях научного духа; укрощались все новые и новые, непокорные дотоле стихии земного пространства и времени; высоты и бездны раскрывали свои тайны планомерно испытующему любопытству вооруженного взора человеческого; повсюду анархия уступала место организации, хаос — воле расчетливого рассудка». И помимо всего прочего, казалось тогда, что поведение человека можно объяснить как последовательность идущих друг за другом выборов одной из нескольких возможных альтернатив на основе взвешивания присущего каждой из них соотношения плюсов и минусов. А неврозы и иные психические отклонения являются, как считалось в ХIX веке, следствием сбоев в функционировании мозга, которые в ряде случаев поддаются лечению физиотерапевтическими и иными процедурами, воздействующими на физические, химические и биологические процессы, протекающие в организме.

В свою очередь, Фрейд и его последователи утверждали, что в основе поведения человека лежит некое бессознательное «ядро личности», образованное природными инстинктами, сталкивающимися с целой системой запретов и табу, налагаемых обществом и зафиксированных в культуре. Модель психики, разработанная Фрейдом и в целом принятая ведущими психоаналитическими школами, включает в себя три основных компонента: «Оно» или «Ид», «Я» или «Эго» и «Сверх-Я» или «Супер-Эго». «Оно» — бессознательные силы, управляющие поведением человека, дающие психическую энергию: мощные инстинкты, стремления и мысли, которые человек отвергает, считая их недопустимыми. Эта часть психики примитивна и неорганизованна; ее основная задача — максимизация удовольствия и минимизация дискомфорта. «Я», по сути дела, и есть личность человека, олицетворение его разума, подчиняющегося «принципу реальности». «Я» зажато между требованиями удовлетворения бессознательных желаний и нормами «Сверх-Я», выполняющего функции цензуры. «Я», по словам Фрейда, «напоминает всадника, который должен держать в узде превосходящего его по силе коня, с той лишь разницей, что всадник пытается сделать это своими собственными силами, тогда как Эго пользуется заимствованными». Наконец, «Сверх-Я» — совокупность запретов, норм и правил, идеалов и общественных ценностей, препятствующих реализации стремлений и желаний, возникающих в сфере бессознательного.

Такое видение человеческой психики было совершенно неприемлемо для традиционной психологии и психиатрии XIX века. Вместо оптимистического взгляда на человечество, поступательно развивающегося от дикости и каннибализма к торжеству гуманности, справедливости и разума, психоанализ предложил модель личности, находящейся между молотом запретов и табу с одной стороны, и наковальней бессознательных стремлений — с другой. Но именно эта модель оказалась доминирующей в XX столетии.

Психоанализ в СССР

В дореволюционной России интерес к Фрейду и его идеям появился в те же годы, что и в большинстве европейских стран, однако он был вписан в специфический интеллектуальный и эмоциональный контекст Серебряного века. «Аргументы славянофилов отступали перед напором Запада, однако в тот раз реформам не суждено было сбыться, — пишет российский историк и философ Александр Эткинд. — Серия военных поражений, бесконечные ошибки царя, разочарования в возможностях изменить реальный ход вещей, предчувствие близкой катастрофы — все это вызывало интерес к эзотерическим тайнам... „Эрос невозможного“ — так сформулировал настроение эпохи лидер русского символизма Вячеслав Иванов... Любовь и Смерть стали основными и едва ли не единственными формами существования Человека... Как нигде и никогда популярен был в России на рубеже веков Фридрих Ницше. Его презрение к обыденной жизни, призыв к переоценке всех ценностей оказали долговременное, до сих пор не до конца осмысленное воздействие на русскую мысль».

И ничуть не удивительно, что кризис традиционных ценностей и лихорадочные поиски новых идей вызвали острый интерес образованной российской публики к фрейдизму. Среди учеников Фрейда были выходцы из России: Лу Андреас-Саломе, считающаяся одной из ключевых фигур европейского модерна; Сабина Шпильрейн, подруга Юнга, умершая в СССР в нищете и одиночестве; а также Макс Эйтингон, брат известного советского чекиста-террориста Наума Эйтингона, одно время возглавлявший и финансировавший, не без ведома ВЧК-ОГПУ, Международную психоаналитическую ассоциацию.

Интерес к фрейдизму сохранился в СССР в первое десятилетие после октябрьского переворота. К коммунизму и большевикам Фрейд относился весьма критически. «Советский эксперимент, — писал он Стефану Цвейгу, — <...> лишил нас надежды и иллюзии, не дав ничего взамен. Все мы движемся к тяжелым временам». Но в самой Советской России психоанализ был признан приемлемым для власти как с практической, так и с идеологической точек зрения. Он рассматривался как один из возможных инструментов воспитания «нового», то есть полностью индоктринированного и послушного властям человека. Кроме того, благожелательное отношение части большевистской элиты к фрейдизму было связано с попытками разработать «фрейдомарксизм», некое сочетание марксизма и фрейдизма, весьма популярное среди левой интеллигенции США и Европы.

Однако в 1929—30 годах фрейдизм в СССР был запрещен, все исследования, проводившиеся в его рамках, свернуты, книги Фрейда и его последователей помещены в спецхраны, а работавшие в этом направлении ученые были изгнаны из университетов и институтов, отправлены в ГУЛАГ или были вынуждены отречься от своих взглядов. 

Причин было несколько. Психоаналитические исследования в СССР пользовались покровительством Троцкого, Бухарина и некоторых других политических противников Сталина. Уже одного этого было достаточно, чтобы их разгромить. Кроме того, Сталин и его клика считали, и не без оснований, что лучшим средством воспитания нового человека был массовый террор в сочетании с постоянным пропагандистским промыванием мозгов. И, наконец, фрейдомарксизм трактовал стремление к политическому господству как результат садистического желания превратить человека в «беспомощный объект собственной воли», а готовность подчиняться власти как проявление мазохизма. Такие представления, естественно, никак не могли быть позволены в большевистской России. Они, впрочем, вполне актуальны для понимания того, что происходит в России нынешней.