Последствия Мюнхенского сговора давно стали историей; вряд ли кто сейчас в Германии с тоской вспоминает 1930-е годы, когда отряды штурмовиков Конрада Генлейна маршировали по улицам судетских городов. Но идея умиротворения агрессора жива. В наши дни и в Европе, и в США есть немало тех, кто готов частично признать геополитические претензии путинской России в надежде ограничить ее экспансию какими-то приемлемыми для Запада рамками и избежать перерастания нынешней холодной войны в войну реальную. А потому не случайно среди военных, политиков, экспертов и журналистов, пишущих на военно-политические темы, Мюнхен ассоциируется сегодня с произнесенной там десять лет назад речью Владимира Путина. Ее не без оснований считают провозглашением новой холодной войны. Естественно напрашивается вопрос: чего хотел и чего добился Владимир Путин за прошедшие с тех пор десять лет? Войдет ли он в историю как деятель, сравнимый с киевским князем Владимиром, Петром Первым и Екатериной Великой? Или останется в памяти как неудачник, чьи амбиции явно превышали возможности их реализации? 

Мюнхен, 10 февраля 2007 года

Выступая 10 февраля 2007 года на Мюнхенской конференции по безопасности, собирающей крупнейших политиков и специалистов по военно-политическим проблемам, Путин перечислил типичные для российской риторики инвективы в адрес Запада. Он с яростью обрушился на так называемый «однополярный мир», то есть особую роль Соединенных Штатов в существующем миропорядке, заявив, что эта система противоречит «морально-нравственной базе современной цивилизации».

Особое негодование у него вызывало расширение НАТО на восток. Он в очередной раз повторил, что Запад обманул Россию, поскольку якобы обещал, что Североатлантический альянс не будет принимать в свой состав бывших союзников СССР по Варшавскому договору. Однако ни Путин, ни многочисленные российские политологи и журналисты, обвиняющие Запад в обмане, не могут назвать ни одного документа НАТО, ни одного юридически или политически обязывающего заявления того или иного ее государства-члена, в котором говорилось бы о нерасширении Альянса в восточном направлении.

Но Путин в Мюнхене не собирался вступать в дискуссию на исторические темы. Перечисление грехов Запада понадобилось ему для того, чтобы заявить: поскольку лидеры европейских государств и США не считаются с интересами России (как они понимаются в Кремле), Москва будет проводить типичную для великой державы независимую политику. Термином «независимая» в России обозначали и обозначают до сих пор политику, не связанную никакими обязательствами и ограничениями, характерными для государства, стремящегося присоединиться к сообществу цивилизованных стран.

В сущности, в Мюнхене Путин не сказал ничего, чего бы в Москве не говорили ранее. Более того, его речь стала своего рода заключительным аккордом в пересмотре ключевых установок российской внешней и военной доктрины.

С середины прошлого десятилетия Кремль начал готовиться к будущему столкновению с Западом, в том числе военному. В частности, за восемь месяцев до мюнхенской речи в послании Федеральному собранию Путин ознакомил российский истеблишмент с планами создания вооруженных сил, способных, по его словам, «одновременно вести борьбу в глобальном, региональном, а если потребуется — и в нескольких локальных конфликтах»¹. Уже сама эта формулировка свидетельствовала о далеко идущих военно-политических амбициях российского лидера и его окружения. «Борьба в глобальном конфликте», о которой он упомянул, означает не более и не менее как вооруженное столкновение с Соединенными Штатами. Какое еще государство могло тогда и способно сегодня вести военные действия во всех районах земного шара?

Всплеск милитаризма в Кремле был, разумеется, отнюдь не случаен. Благодаря быстро растущим ценам на нефть российская экономика начала выходить из тяжелейшего кризиса, продолжавшегося более пятнадцати лет. В Москве уверовали, что «Россия встает с колен» и, следовательно, должна получить одну из главных ролей на мировой политической сцене. И Кремль приступил к формированию новой внешнеполитической стратегии. Новый курс Москвы предполагал доминирование России и на пространствах бывшего СССР, и в центрально-восточной Европе, а как результат — неизбежность жесткого геополитического противостояния с Западом.

Такая политика требовала подкрепления военной силой. И через несколько дней после возвращения из Мюнхена в Москву Путин назначил нового министра обороны. Перед Анатолием Сердюковым была поставлена задача провести военную реформу, с тем чтобы превратить российскую армию в эффективный инструмент достижения внешнеполитических целей Кремля.

«Черный август»

На протяжении примерно полутора лет после мюнхенской речи Путина Кремль делал ставку, главным образом, на политическое давление на ведущие западные страны. Российские дипломаты и прокремлевские политологи назойливо втолковывали европейским и американским коллегам, что Запад должен более внимательно относиться к российским интересам, особенно к интересам безопасности; что расширение НАТО на восток было стратегической ошибкой и что ни в коем случае нельзя ставить вопрос даже о принципиальной возможности присоединения Грузии и Украины к Североатлантическому альянсу. Иначе, прозрачно намекали московские посланцы, Кремль будет просто вынужден применить силу.

Сам Путин и другие ведущие российские политики не стеснялись в выражениях, угрожая, например, расчленением Украины, в случае если НАТО не прислушается к требованиям Кремля. Так, на заседании совета Россия — НАТО в Бухаресте в апреле 2008 года Путин сообщил, что Москва воспринимает приближение НАТО к российским границам как реальную угрозу интересам государства и пообещал принять адекватные меры. А когда речь зашла об Украине, Путин, обращаясь к Джорджу Бушу, заявил: «Украина — это даже не государство! Что такое Украина? Часть ее территорий — это Восточная Европа, а часть, и значительная, подарена нами!» И затем прозрачно намекнул, что, если Украину все же примут в НАТО, она просто прекратит свое существование². Тогда, правда, западные лидеры восприняли это заявление, скорее, как упражнение в политической риторике, рассчитанной на внутреннюю аудиторию, чем как угрозу, которую Москва может претворить в жизнь. Жизнь показала, что они ошиблись.

Сразу после бухарестского саммита НАТО и данного там обещания рано или поздно принять в члены Альянса Украину и Грузию из Москвы раздались недвусмысленные угрозы. 8 апреля 2008 года министр иностранных дел Сергей Лавров угрюмо предупредил: «Мы будем делать все, чтобы не допустить принятия Украины и Грузии в НАТО»³. Через несколько дней масла в огонь добавили российские военные. Тогдашний начальник Генерального штаба Юрий Балуевский заявил, что в случае вступления Украины и Грузии в НАТО «однозначно Россия предпримет действия, направленные на обеспечение своих интересов вблизи государственных границ. Это будут не только военные меры, это будут меры иного характера»⁴. Ему вторил генеральный секретарь Организации Договора о коллективной безопасности генерал Николай Бордюжа, заявивший, что ОДКБ будет вынуждена «адекватно отреагировать в случае присоединения Грузии и Украины к НАТО»⁵.

В качестве главного объекта российской агрессии в 2008 году была все же выбрана Грузия, а не Украина. В Кремле тогда осознавали, что для войны с Украиной просто не хватит сил, и решили преподать урок тем, кто осмеливался бросить вызов России, именно на грузинском примере. Сначала всему негрузинскому населению Абхазии и Южной Осетии было предоставлено российское гражданство. Это позволяло оправдывать вторжение в Грузию защитой собственных граждан. В марте 2008 года российский МИД объявил об односторонней отмене санкций против Абхазии, установленных решением Совета глав государств СНГ. За этим последовало решение Кремля об установлении отношений с сепаратистскими властями по линии российских государственных органов. Тогда же министром обороны Южной Осетии был назначен выпускник Академии Генерального штаба России генерал-майор Василий Лунев.

Начиная с апреля 2008 года грузинские власти регулярно сообщали о концентрации войск РФ в Абхазии. Российские истребители сбивали грузинские беспилотные аппараты. В июне 2008 года в Абхазию были введены железнодорожные части, спешно восстановившие сообщение между Сухуми и Очамчирой. Она использовалась для перевозки тяжелой боевой техники к границе с Грузией. Наконец, во второй половине июля на Северном Кавказе, в том числе вблизи границы с Южной Осетией, состоялись крупные учения российских войск.

Одновременно в середине лета 2008 года резко осложнилась обстановка в Южной Осетии, начались регулярные перестрелки между грузинскими вооруженными силами и южноосетинскими боевиками, в ходе которых применялось тяжелое вооружение. Вечером 7 августа 2008 года тогдашний президент Грузии Михаил Саакашвили получил сообщение, что на территорию Южной Осетии вошли около 150 танков и грузовиков с российскими войсками. В подтверждение были приведены записи радиоперехвата переговоров южноосетинских военных, которые сообщали друг другу о прохождении российских войск через Рокский тоннель. После этого им был отдан приказ о начале операции по захвату Цхинвали и подавлению южноосетинских вооруженных формирований, прежде чем Россия сможет перебросить в этот небольшой анклав свои основные силы. Но Саакашвили опоздал.

Соотношение сил складывалось не в пользу Грузии. Ее армия насчитывала в то время 29 тысяч солдат и офицеров, из которых две тысячи самых подготовленных бойцов находились в Ираке в составе Международных коалиционных сил. Воевавшие же в Грузии 58-я российская армия и Псковская воздушно-десантная дивизия насчитывали около 75 тысяч человек. Россия намного превосходила своего противника и по всем остальным показателям военного потенциала: авиации, танкам и так далее. Иными словами, победа российской армии над заведомо более слабым противником была, по сути дела, предопределена. Правда, известный российский военный журналист Александр Гольц с полным на то основанием писал вскоре после войны: «Окажись у Грузии не 30-тысячная армия, а силы раза в два крупнее, чуть лучше оснащенные и обученные, и исход мог быть иным. Эта малая война выявила главные слабости российской армии»⁶.

Одержав военную победу, Кремль, однако, не достиг своей политической цели. Во главе Грузии еще пять лет оставался ненавистный Путину Михаил Саакашвили. Но главное было в другом: реакция Запада убедила Путина в том, что США и европейские государства слишком слабы и не готовы к тому, чтобы силой противодействовать российской экспансии. Более того, в Вашингтоне и европейских столицах не признавали, что Кремль от слов перешел к делу и встал на путь военной агрессии против соседних стран. Там широко распространилось мнение, что войну спровоцировал импульсивный грузинский президент, а Россия лишь действовала в ответ, хотя ее реакция и была излишне острой.

Такая позиция Запада была безусловной победой Путина: она открыла путь к гораздо более опасной авантюре Кремля — аннексии Крыма и вторжению в Восточную Украину. 

Украинское фиаско

Между войной против Грузии и агрессией в отношении Украины прошло почти шесть лет. Это, естественно, далеко не случайно. Боевые действия на Кавказе высветили многочисленные слабости российской армии. Именно поэтому осенью 2008 года в России была начата масштабная военная реформа, нацеленная на создание вооруженных сил, способных вести так называемую «большую войну» против таких стран как Украина или независимые государства Балтии. Эта реформа, проводимая по приказу Путина сначала бывшим министром обороны Анатолием Сердюковым, а затем его преемником Сергеем Шойгу, оказалась относительно успешной. К 2014 году Кремль получил в свое распоряжение вполне современные и эффективные вооруженные силы. И Путин приступил к реализации давно задуманной стратегии создания «русского мира», то есть объединения всех этнических русских и русскоязычных «под одной крышей».

Пожалуй, нет нужды пересказывать все перипетии украинского кризиса. Важно, однако, подчеркнуть несколько ключевых моментов. Аннексия Крыма замышлялась в Кремле как первый шаг в создании так называемой Новороссии, некоего квазигосударственного формирования, объединяющего восточные и южные районы Украины: от Харьковской области на северо-востоке до Одесской области на юго-западе. Эти территории, как надеялись в Москве, будут отделены от Украины и либо присоединены к России, как это произошло с Крымом, либо превращены в российский протекторат.

Если бы эта идея была реализована, стратегические позиции России резко улучшились бы. Под контроль Москвы попали бы крупнейшие украинские предприятия и конструкторские бюро, работающие на оборону. Среди них, например, уникальный ракетостроительный комплекс, известный как Конструкторское бюро «Южное» имени Янгеля, где разрабатывались и производились самые мощные советские ядерные ракеты, а также судостроительная верфь в Николаеве, единственное предприятие в бывшем СССР, способное строить авианосцы. Россия получила бы несколько крупнейших черноморских портов, стратегические коммуникации, связывающие российский юг с Европой, атомные электростанции, единственные в бывшем СССР разрабатываемые месторождения титана, без которого немыслимо авиа- и ракетостроение, и многое другое.

Не менее важными для Кремля могли быть стратегические выгоды от расчленения Украины. Если бы российские войска разместились в Одесской области, Москва получила бы возможность угрожать Молдове и Румынии. Скорее всего, за Новороссией последовала бы Молдова, превращенная в одно большое Приднестровье. Возникла бы наряду с Балтийским регионом еще одна зона прямого соприкосновения войск России и стран НАТО.

Но ничего подобного не произошло. Попытки российской агентуры дестабилизировать политическую ситуацию в Харьковской, Днепропетровской и Одесской областях весной 2014 года провалились. Население этих и других регионов юго-востока Украины (как этнические русские, так и украинцы) предпочло остаться в составе своей страны, где только что был сброшен клептократический режим Януковича и открылась перспектива демократического обновления политических структур и институтов.

Единственным исключением оказались несколько районов Донецкой и Луганской областей, где власть была захвачена ставленниками Москвы. Причин тому было несколько. Практически весь бюрократический аппарат и правоохранительные органы в этих районах находились в руках сторонников Януковича. Эти люди опасались, и не без оснований, что могут попасть под суд за воровство и мздоимство, и надеялись, что переход под эгиду Москвы поможет им сохранить привилегированное положение. Они содействовали массовому проникновению в эти области российских диверсионно-разведывательных групп, разного рода наемников и добровольцев, ставших главной ударной силой сепаратистского мятежа и обеспечивших его успех.

Но к осени 2014 года стало ясно, что без военной и экономической помощи из Москвы мятежные районы не продержатся и недели, а превратить их в базу военно-политической экспансии не удалось. В октябре 2014 года российский исследователь Марк Солонин писал: «Про этот проект (Новороссии. — Ю. Ф.) сейчас уже никто и не вспоминает (кроме кучки маргиналов на соответствующих сайтах). Через пару-тройку лет о нем забудут все, кроме родственников и друзей погибших. Позднее явно просматривался вариант мини-Новороссии, то есть куски Луганской, Донецкой, Запорожской и Херсонской областей, связанные в „коридор“ от границы с Россией до крымского перешейка. И этот проект закрыт ходом событий. Из 350 километров удалось пройти не более 20—30, до восточных пригородов Мариуполя. <…> Экономически это новообразование <…> должно или умереть с голода, или быть взято на содержание Россией. Больше брать некому, так как ЛНР и ДНР не признал никто, даже государство Науру»⁷. Этот вывод актуален до сих пор.

Провал «проекта Новороссия» побудил Москву перейти к новой стратегии, цель которой — заставить Киев признать нынешних лидеров сепаратистских образований, так называемых ДНР и ЛНР, интегрировать их в государственные институты Украины, придав им некий особый статус, а также переложить на Украину многомиллиардные расходы на восстановление разрушенной войной экономики и систем жизнеобеспечения. Эту цель в Москве рассчитывали достичь, навязывая украинскому руководству свою интерпретацию Минских соглашений 2015 года, а именно: сначала амнистия всех участников сепаратистского мятежа, затем выборы в местные органы власти в контролируемых мятежниками и российскими войсками районах Донецкой и Луганской областей, и только затем — передача контроля над границей украинским пограничникам.

В Кремле, похоже, осознали провал и этой стратегической установки. В феврале 2017 года Путин подписал указ, по которому документы, выданные властями ДНР и ЛНР, в том числе паспорта этих «республик», признаются в России. Это не просто шаг к признанию независимости ДНР и ЛНР, а, по сути дела, признание этой независимости. Паспорт — это не только удостоверение личности, но и удостоверение гражданства. Иными словами, признавая паспорт, скажем, Донецкой народной республики, российские власти утверждают, что эта республика является независимым государством — в противном случае ее гражданство просто не имеет смысла.

Вернемся к вопросу, поставленному в начале статьи: чего хотел и чего добился Владимир Путин за десять лет, прошедших с момента выступления в Мюнхене? Попробуем подвести некоторые итоги. Аннексия Крыма подхлестнула его личный рейтинг. Четыре пятых российского населения стабильно одобряют своего президента и его политику, а присоединение Крыма к России считают доказательством величия страны. Однако «проект Новороссия» благополучно провалился, «впихнуть» в Украину донбасские сепаратистские анклавы не удалось. Скорее всего, эти территории с разрушенной экономикой, где проживают около 3,8 миллионов человек, большая часть которых не имеет ни работы, ни средств к существованию, лягут тяжелым грузом на российский бюджет.

Но это лишь одна часть гораздо более мрачной картины. Результатом украинской авантюры Путина стали политическая изоляция Москвы и экономические санкции. Украина из дружественного России государства, каким она была до марта 2014 года, превратилась в стратегического противника, мечтающего о возмездии. Североатлантический альянс, считающийся в России главной военной угрозой, вновь обрел смысл своего существования, его вооруженные силы появились на западной границе России. То есть произошло именно то, чего в Москве опасались более всего. Таким образом, агрессия против Украины обернулась крупнейшим с 1991 года провалом российской внешней политики. 

Последняя надежда Путина

Естественно, российские СМИ, политики и политологи в подавляющем большинстве своем говорят только об успехах путинской внешней политики, выдавая желаемое за действительное. Это типично для любого авторитарного режима. У таких режимов есть еще одна характерная черта: кажущийся всемогущим лидер обычно теряет власть тогда, когда начинает совершать ошибки, ставящие под угрозу интересы правящего класса. Можно предположить, что к середине 2015 года Путин и его ближайшее окружение осознали, что ими были допущены два стратегических просчета. В Кремле недооценили, во-первых, решимость украинского общества сохранить и упрочить независимость от Москвы, сопротивляться тому, что именуется «гибридной агрессией», а во-вторых, готовность Запада противостоять российской внешнеполитической экспансии.

В первые месяцы 2014 года московские политики насмехались над западными санкциями и подчас даже гордились тем, что попали в санкционные списки. Эта бравада скоро прошла. В Кремле поняли, что санкции — это всерьез и надолго, и ничего хорошего для тех, кто попал под их действие, они не сулят. Российский истеблишмент начинает осознавать, что Путин совершил ошибки, которые могут дорого обойтись если не всем, то большинству тех, в чьих руках сосредоточена реальная власть: высшим кругам столичной и региональной бюрократии, генералитету, представителям крупного бизнеса и так далее.

К осени 2015 года отмена санкций стала ключевой целью российской внешней политики. Для того чтобы побудить Запад к отмене санкций и ослаблению политической изоляции, одновременно избежав капитуляции в Украине, Кремль пошел на авантюру в Сирии. Расчет был прост: нужно было, во-первых, продемонстрировать всем и каждому, что у России есть силы и средства воздействовать на военно-политическую ситуацию в стратегически важном регионе, а во-вторых, «обменять» снятие санкций на потенциальное сотрудничество в борьбе с терроризмом, прежде всего с Исламским государством.

Но и эта стратегия оказалась неудачной. Правда, российская авиация, безнаказанно бомбившая не имеющих зенитных систем противников Башара Асада, помогла последнему избежать военного поражения. Это вызвало дополнительную озабоченность западных лидеров. Они еще раз убедились, что Москва стремится не столько к сотрудничеству с Западом, сколько к тому, чтобы навязать ему решение острых проблем, отвечающее только и исключительно интересам Кремля.

В этой ситуации единственной надеждой Путина остается Трамп, утверждающий, что хотел бы «поладить с Россией». Но с каждым днем эта надежда становится все более призрачной. Президент США был вынужден уволить своего советника по национальной безопасности Майкла Флинна, которого уличили в незаконном общении с российским послом в Вашингтоне. На место Флинна пришел генерал Герберт Рэймонд МакМастер. Это должно «разрушить все мечты о великом союзе между США и Россией в эпоху „Трамп-Путин“. Трое из важнейших людей, принимающих решения в руководстве Совета по национальной безопасности — МакМастер, госсекретарь Тиллерсон, министр обороны Мэттис, — все они имеют трезвые, реалистичные представления о России и международных отношениях в целом. Они не мечтатели, которые надеются, что идеология — иудейско-христианский союз против ислама и Китая — может объединить две страны. Они реалисты», — так прокомментировал это назначение бывший американский посол в России Майкл Макфол⁸.

Но дело не только в расстановке сил в высших кругах американской администрации. Важнее другое: Трамп неоднократно давал понять, что в первую очередь его интересует сокращение российского ядерного потенциала. В Вашингтоне хорошо запомнили пресловутые слова о том, что Россия — «единственная страна, способная превратить Америку в радиоактивный пепел». Видимо, такая возможность очень дорога российским военным и политикам. Кремль ясно дал понять, что ядерные проблемы он обсуждать с Трампом не собирается.

Иными словами, о снятии санкций говорить не приходится. Они были, есть и остаются наглядным свидетельством провала внешней политики Владимира Путина. А как этот провал отзовется во внутренней политике, мы можем только догадываться.